— Мы были не слишком дружны. Чтобы избежать склок, я должна была обслуживать их по очереди — сегодня Марка, назавтра Жюльена. Они хотели трахаться — это нельзя назвать иначе — с утра до вечера и с вечера до утра. Наверное, это помогало им забыться. В конце концов их утомило бесконечное кувырканье в постели. Признаться, я почувствовала большое облегчение. Однажды, скорее всего, из-за наступившей слабости, Жюльен сорвался со стены и разбился, упав с большой высоты. Мы не колебались ни мгновения. Прежде всего потому, что ему было уже все равно, но главным образом потому, что став мертвым он превратился в пищу.

— Таким образом, вы оба стали волками.

— Я думаю, что самая первая пища определяет направление, по которому пойдет мутация. — Сандра прячет лицо в ладонях. Когда она решается снова поднять на меня взгляд, в ее глазах поблескивают слезы. — Немного позже, когда мы покончили с Жюльеном, мы встретили барана. Нам не пришлось долго раздумывать, мы просто подчинились инстинкту. Я едва успела разглядеть его круглую физиономию, обрамленную шелковистыми кудрями, прежде, чем мы набросились на него. Он даже не понял, что с ним происходит. Было очевидно, что он еще никогда не встречался с волками. Он сам направился в нашу сторону, радостно улыбаясь тому, что встретил живых. Мы мгновенно растерзали его! Только гораздо позже, когда мы наткнулись на большой сад, совершенно не затронутый стазисом, до нас дошло, что мы стали иными. Мы просто отравились, когда попытались есть фрукты.

— Волки не могут питаться пищей овец. Не знаю, возможно ли обратное.

Она нервно крутит в пальцах пачку сигарет. Едва проснувшись, она наткнулась на пачку "Голуаз". Мне сдается, что она в состоянии на расстоянии определять, находится ли предмет вне стазиса. Еще один аспект мутации?

— Барана нам хватило надолго, но через некоторое время мы опять оказались такими же голодными, как раньше. Однажды Марк попытался убить меня. Я защищалась, как могла. Это было ужасно! Два зверя свирепо дрались за свою жизнь, два обезумевших от голода хищника. У меня на теле до сих пор сохранились следы этой схватки (Она приподнимает свитер — на левой груди видны плохо затянувшиеся отпечатки человеческих зубов. На боку остались фиолетовые полосы от царапин, оставленных ногтями). Один из нас должен был умереть. Мне повезло — я разбила ему голову прежде, чем он перегрыз мне горло.

— Вот не знал, что волки способны пожирать друг друга.

— Так они и не могут этого, — возразила Сандра. — Меня тотчас же стошнило. Нет, для нас годится только мясо овец. Когда я поняла, что смерть Марка оказалась бесполезной, я двинулась на север. Меня все сильнее и сильнее мучило чувство голода. Я продолжала идти, слабея с каждым километром. Теперь я ощущаю приближение конца, и мне становится страшно.

— Мы уйдем отсюда.

— Нет. Я не в состоянии сделать даже несколько шагов.

— Мы найдем какое-нибудь средство передвижения.

— Я ни разу не встречала ни одной машины, не попавшей в стазис.

— Я найду ее для тебя.

Мопед неторопливо катится вдоль побережья. В этом мире тишины прерывистое тарахтенье его движка кажется неестественно, почти неприлично громким. Мертвенно застывший вокруг нас воздух усиливает их, заставляет откликаться эхом, повторяя до бесконечности следующие друг за другом выхлопы.

Все деревушки, через которые мы проезжаем, выглядят одинаково — это музеи восковых фигур, в которых дети поражают неестественно акробатическими позами, а домашние животные нередко висят в воздухе, застыв во время прыжка с вытянутым в струнку телом и напряженно растопыренными лапами. Взрослые застыли группами, часто окруженными облаками голубого табачного дыма, который теперь никогда не унесет ветер. Очевидно, в тот момент, когда все случилось, здесь был ранний вечер, потому что в других часовых поясах, где уже была ночь или еще не закончился день, улицы или пустынны, или заполнены застывшими, подобно морским волнам, толпами куда-то спешащих людей. Так что этот мир не совсем мертв, но особой разницы, конечно, нет.

Когда последний волк сожрет последнюю овцу…

На улице одной из деревушек мы видим смеющегося паренька, держащего за руку лежащий на земле в неестественной позе скелет в изорванном платье. Я представляю себе девушку, оказавшуюся в ловушке. Никакие ее усилия не позволяют ей освободиться от руки кавалера. Сначала она в ужасе старается разжать окаменевшие пальцы, потом пытается сломать их; она колотит, царапает, кусает не поддающуюся плоть. Рыдая, она бьется так долгие часы, постепенно слабея, пока не падает в полном отчаянии, призывая неизбежную и такую близкую смерть.

Почему при виде подобных сцен меня не покидают эти мысли? Почему чья-то нелепо оборвавшаяся жизнь оставляет у меня на душе столь болезненный осадок?

Сандра с трудом удерживается в седле. То и дело она только чудом сохраняет равновесие. Она буквально падает от недоедания и недосыпания. Мы обязательно должны найти овец!

— Давай, остановимся.

— Рано. По-моему, здесь нет овец.

— А что ты будешь делать, если их окажется слишком много?

— Овцы всегда спасаются бегством. Они даже не пытаются убивать волков.

— Да, они не могут съесть волка, но ведь ничто не мешает им прикончить своего врага.

— Если они попытаются, то я пропала.

Эта покорность судьбе бесит меня. Мне хочется схватить волчицу за плечи и хорошенько встряхнуть ее, чтобы вывести из состояния апатии. Но я могу только кричать:

— Ты что, совсем свихнулась? Тоже мне, ходячая мумия! Эти овцы — твой единственный шанс. Ты поймаешь одну и силы быстро вернутся к тебе. А с остальными тебе будет совсем не трудно справиться.

Ее пальцы стискивают рычаг тормоза. Мы резко останавливаемся. Сандра выключает зажигание и прислоняет мопед к дереву.

— Я должна хоть немного поспать. Знаешь поговорку: кто спит, тот ест?

Она укладывается на голой земле, с грустью посмотрев на зеленую траву, стебельки которой кажутся такими нежными, такими гибкими, а на самом деле тверже и прочнее закаленной стали и опаснее любого кинжала. Она засыпает почти мгновенно, опустив голову на согнутую руку. Покрасневшие веки закрывают ее утомленные глаза.

Ноги волчицы под кожаными штанинами сейчас по толщине не отличаются от рук. Я никогда еще не видел человека в такой стадии истощения. Откуда она берет энергию, чтобы двигаться, чтобы говорить?

Большой рекламный щит расхваливает продукцию местных боен. В центре щита пригвождено тело волка: деревянный кол пронзает его грудь и раму щита. Руки и ноги волка прибиты к щиту гвоздями самых разных размеров; разбитое лицо похоже на обескровленный кусок мяса. Вокруг щита повсюду — бурые пятна крови, даже на щите видны полосы, напоминающие буквы титров для фильма ужасов. Внезапно я осознаю, что это действительно корявые буквы, слагающиеся в несколько слов:

Сандра падает, увлекая за собой в падении мопед.

В который раз меня бесит моя полнейшая беспомощность. Я могу только смотреть и ждать.

Мы находимся в пригородном рабочем поселке среди длинных одноэтажных зданий из красного кирпича, над которыми господствуют промышленные корпуса и складские ангары.

Бесконечно уходящая в вышину труба увенчана измятым дымовым султаном серого цвета, кажущегося бледным на фоне черного неба. Длинный шлейф резко обрывается, словно от него отрезали конец, очевидно, избежавший остановки времени.

Волчица приходит в себя. В ее кровавых глазах нет ничего кроме слабости и отчаяния. После нескольких бесплодных попыток ей все же удается сесть. Мы долго молчим. Слова давно стали бесполезными. Мы оба знаем, что конец близок. У Сандры нет сил даже на то, чтобы забраться в седло мопеда.

Наша удача, очевидно, тоже попала в стазис.

— Ты не можешь вот так остаться здесь. Должны же где-то быть овцы.

— И куда по-твоему я должна отправиться?