В переговорном устройстве время от времени раздается густой, но мягкий, с украинским акцентом, голос Шевчука, напоминающего, что нужно смотреть за воздухом. Потом вдруг слышатся тихие, задушевные слова песни:

Штурман старший лейтенант Бурцев приподнимает голову от карты, улыбается. Улыбается в своей отделенной переборками хвостовой кабине и стрелок-радист, молодой, краснощекий старшина Радин. Обоим ясно: раз командир поет — значит, в хорошем настроении. Старший лейтенант Бурцев некоторое время смотрит в затылок капитану и, хотя тот не поворачивает головы, хорошо представляет себе добродушное, почти круглое лицо с веселыми искорками в глубоко сидящих зеленоватых глазах и с черными щетинистыми усами. Сейчас с лица Шевчука наверняка не сходит довольная улыбка. Да и отчего не быть довольным! Приказ выполнен. Разведка проведена отлично. Несмотря на сильный заградительный огонь, экипаж сфотографировал большое скопление танков и самоходок противника. Они действительно оказались там, где, основываясь на данных других видов разведки, и предполагало командование.

Оторвав взгляд от планшета, Бурцев протянул руку и, слегка дотронувшись до плеча Шевчука, не скрывая радости, доложил:

— Подходим к линии фронта. Через пятнадцать минут мы дома. Вылет спокойный, я бы даже сказал, скучный… Можно запевать.

И вздрогнул от резкого вскрика радиста:

— Справа сверху вижу два самолета!

— Та-ак! — неопределенно бросил Шевчук и, не оборачиваясь, приказал: — Опознать самолеты! Приготовиться к отражению атаки.

— Не наши, — слегка прерывающимся голосом, зорко всматриваясь в вырастающие силуэты, тотчас же ответил Радин. — Кажется… Да, «Фокке-Вульф» 190. Идут в паре. Прямо на нас! Заметили, сволочи!

— Добре, добре! — Шевчук скользнул взглядом по приборам и, положив вторую руку на штурвал, скомандовал: — Штурман и стрелок, докладывать о действиях противника. — И уже тише, как бы оправдываясь, добавил: — Иду на снижение. В драку ввязываться не будем!

Бурцев понимающе кивнул головой. Иного выхода в сложившейся обстановке он тоже не видел и в душе одобрял решение командира. Теперь его волновало только одно: успеют ли они уйти в облачность?

Но командир был спокоен. Его голос звучал ровно и отчетливо.

Шевчук начал медленно отжимать штурвал. Машина, как и всегда, замерла на какую-то долю секунды и, опуская нос, послушно входила в пике, набирая все большую скорость. Стрелка высотомера быстро побежала по циферблату влево, показывая снижение. Самолет словно падал в бездну. От бешеной скорости тело стало совсем невесомым, шумом отдавалось в ушах резкое изменение давления. Радин, с трудом удерживаясь за тяги, чтобы не взмыть к потолку своей кабины, увидел, как вслед за почти отвесно падающим бомбардировщиком, клюнув длинными и узкими носами, нырнули вниз и фашистские истребители. Но тут бомбардировщик врезался в густую молочную пелену, и радист потерял их из виду.

Только на высоте трех тысяч метров Шевчуку удалось пробить облачность, и он сразу же включил автомат выхода из пике. Самолет дрогнул и стал медленно выравниваться. Подтягивая штурвал на себя, Шевчук стал набирать высоту, чтобы снизу вплотную прижаться к облакам и таким образом ускользнуть от истребителей.

Однако ему не удалось выполнить задуманный маневр. Сверху черными тенями выскочили из облаков «фокке-вульфы», заметили бомбардировщик, сбавили скорость и, сделав разворот, пошли в атаку.

Теперь уклониться от боя было невозможно. Всё решали выдержка, спокойствие, быстрота и точность огня. «Только бы отогнать, заставить их отказаться от атаки и уйти», — думал Шевчук и, сдерживая себя, неторопливо приказал:

— Подпустить ближе и открыть огонь. Стрелять метко и. главное, хлопцы, спокойно, спокойненько!

Бурцев и Радин застыли у пулеметов. Замысел врага ясен: нанести удар по кабине летчика и штурмана сверху. Быстро сокращается расстояние. До предела напряжены нервы. Бурцев, чтобы унять невольную дрожь в руках, крепче сжимает рукоятки пулемета и замирает в напряженном ожидании. Радин ловит в прицел ведущий истребитель. Вот-вот тупые, щучьи рыльца «фокке-вульфов» ощетинятся трассами очередей.

«Нужно открывать огонь! Нет, еще немножко», — думает Радин и тщательно прицеливается, с таким расчетом, чтобы попасть в мотор ведущего.

Но в это время, не выдержав, открывает огонь Бурцев.

— Поспешил! — ворчливо пробормотал Радин и, затаив дыхание, нажал на гашетку.

В тот же миг открыли огонь и «фокке-вульфы». Разящими молниями ударили навстречу друг другу огненные трассы. Кто кого? Стиснув зубы, Радин видит, как его трасса бьет почти в мотор ведущего. Весь сжавшись от напряжения, он слегка доворачивает пулемет. Сейчас очередь ударит в мотор и охваченный пламенем «фокке-вульф» ринется вниз.

Радин уже ясно представил себе картину гибели врага. Но бомбардировщик внезапно вздрогнул, качнулся, и… пулеметная трасса ушла в сторону.

— Веди прямо, не качай, командир! Эх! — не выдержал раздосадованный Радин.

«Что это с ним? Нервничает?» — подумал Бурцев, бросив мимолетный взгляд на сгорбившуюся спину летчика.

Но Шевчук не ответил и выровнял самолет. Оба истребителя приблизились настолько, что стали отчетливо видны наклоненные вперед, вжатые в плечи головы вражеских летчиков. Когда они нырнули вниз, под самые моторы бомбардировщика, снова раздался голос Шевчука. В нем зазвучали какие-то незнакомые, не то слишком резкие, не то раздражительные нотки, снова заставившие Бурцева насторожиться.

— Добре, хлопцы! Добре! Сейчас они зайдут снизу, так дайте им как следует! Спокойненько!

Теперь самолеты фашистов, потеряв высоту, заходили снизу в хвост. Бросив верхний пулемет, Радин плюхнулся животом на дно кабины, поспешно ловя в прицел набирающего высоту противника. Сейчас вся надежда была только на него — стрелка-радиста, так как штурман не мор стрелять вниз. Силы были далеко не равными, и Радин теперь тоже думал лишь об одном: отбить атаку, заставить ведущего отвернуть, а там, глядишь, командир успеет добраться до облаков. И снова, сосредоточив все внимание на ведущем, пропуская мимо ушей советы Бурцева, Радин дал короткую очередь. Еще очередь… Вот в прицел легла правая плоскость. Небольшое упреждение, чтобы попасть в моторную часть. «Сейчас я его под это самое…»

Азарт боя вытеснил из головы посторонние мысли, и стрелок даже не заметил, как открыли огонь фашисты. Зато он сразу увидел, что ведущий чуть отвернул в сторону от его трассы, показав бортовую часть фюзеляжа, испещренную какими-то фигурками, очевидно, обозначавшими количество побед.

— Ага, не нравится! — пробормотал Радин, продолжая нажимать на гашетку.

Длинная очередь, впившись в мотор «фокке-вульфа», словно приостановила на миг его полет. Объятая пламенем, как факел в руках жонглера, машина круто вскинулась вверх, описывая огненно-дымную дугу, выбросила летчика и, будто убедившись в своей беспомощности, стала быстро падать вниз.

— Сбил, сбил! — не в силах сдержать могучей радости, закричал Радин. — Товарищ командир, сбил!

Когда оба «фокке-вульфа» ринулись в атаку, Шевчук понял, что все будет зависеть от точности огня штурмана и радиста. Поэтому, собрав всю свою волю, он старался вести машину так, чтобы создать штурману и радисту наилучшие условия для стрельбы. Шевчук хорошо знал также, что лишние напоминания будут только отвлекать внимание экипажа, и делал свое дело молча, не отрывая взгляда от щитка с приборами. Когда самолеты сблизились, огненные трассы выстрелов метнулись навстречу друг другу почти одновременно. И в ту же секунду Шевчук вздрогнул, почувствовав сильный удар в правую щеку и острую, режущую боль в правом глазу. Эта боль, пронизав мозг, повесила перед Шевчуком сплошную непроницаемую завесу, невольно заставила закрыть и другой глаз. Какая-то неведомая сила внезапно рванула из рук штурвал. Шевчук инстинктивно почувствовал, что бомбардировщик накренился, и, нажимая на педаль, с трудом вытягивая отяжелевший штурвал на себя, вслепую стал выравнивать крен. Равномерный гул моторов нарушили громкие, как пушечные выстрелы, выхлопы.