Хотя расстояние было небольшое, но беспрерывная стрельба зениток не позволяла расслышать его слова с «Веронии», на которой находились мы, офицеры штаба. Зато хорошо было видно, как командир резко повернулся, сунул рупор в руки краснофлотцу, подскочил к пулемету и навел его на буксирный пароход. Тот поспешно стал разворачиваться и подбирать тонущих. Эти внушительные действия неизвестного балтийского моряка командира нашли у нас полное одобрение, и мы провожали катер глазами до тех пор, пока он не скрылся в дыму позади каравана.

К полудню оторвавшийся от группы бомбардировщик сбросил свой груз и на «Веронию». Однако все мы, находившиеся на палубе, вели дружный огонь из ручных пулеметов, автоматов и винтовок, и это, видимо, помешало фашисту как следует прицелиться. Бомбы упали у борта и разорвались под водой. От сильного сотрясения сместились машины, открылась течь. «Верония» почти не могла идти своим ходом, и ее командир стал просить буксир.

И вот в это самое время, обгоняя нас, мимо стали проходить военные корабли. Когда с нами почти поравнялся огромный красавец-крейсер, послышался чей-то крик:

— Перископ! Перископ! Смотрите!

Мы бросились к борту и ахнули. К успевшему уйти вперед крейсеру бежала пенистая дорожка от винтов торпеды. На крейсере ее тоже заметили. Он стал медленно отворачивать. Но даже нам, людям, не искушенным в морских делах, было ясно, что уклониться от торпеды ему не успеть.

Вдруг снова послышались возгласы удивления, и, позабыв обо всем, о том, в каком положении находимся мы сами, все стали смотреть на открывшуюся перед нами незабываемую картину, полную трагизма и величия…

К крейсеру, словно на крыльях, летел маленький быстроходный катер. Бешено работая винтами, готовый вырваться из воды, слегка раскачиваясь, он несся наперерез торпеде. Это был наш недавний знакомый. На его палубе по-прежнему было три человека. Командир теперь стоял в центре, на невысоком мостике. Обеими руками он держался за поручни, и хотя мы находились далеко от катера, можно было отчетливо себе представить, как побелели пальцы на этих вцепившихся мертвой хваткой в поручни руках. Вся его фигура, изогнувшаяся, как для прыжка, выражала напряжение. Он не поворачивал головы и, впившись глазами в пенистую дорожку, следил за ней. Катер был уже близко от крейсера, и оттуда ему что-то кричали. Но командир катера, словно окаменев, ни на что не обращал внимания. Только раз он поднял руку к голове и слегка сдвинул со лба свою фуражку.

Стало тихо. Все мы, стоявшие на палубе, затаив дыхание, ждали развязки. Расстояние между катером и торпедой быстро сокращалось. Вот командир, повернувшись к краснофлотцам, что-то сказал. Может быть, это были слова приказа или одобрения? А может быть, слова прощания?

Еще мгновение, и вдруг на месте катера взметнулся огромный молочно-белый фонтан воды, высоко вверх взлетели обломки, а в следующую секунду страшный взрыв потряс воздух…

Когда мы подошли поближе, со спасенного крейсера уже спустили шлюпку и краснофлотцы осторожно вылавливали из темной воды, покрытой блестящими масляными пятнами, две бескозырки и фуражку.

Главный боцман

ел ноябрь 1942 года. Эсминец «Стремительный» сопровождал караван английских судов, следовавших из Архангельска на родину. Он благополучно довел их до южной оконечности островов Шпицбергена и, пожелав английским морякам счастливого плавания, лег на обратный курс. Вскоре погода стала заметно портиться. Поднялся ураган. За короткое время он достиг огромной силы. Несколько часов корабль стойко боролся с разбушевавшейся стихией. Он упорно пробивался вперед, то стремительно катясь с высокого гребня длинной океанской волны и зарываясь в воду по самый мостик, то взлетая вверх, чтобы затем снова ринуться вниз.

Началось обледенение. Обвязавшись штертами, моряки дружно работали на палубе, скалывали лед. Руководил ими главный боцман Василий Смирнов. Строгий, обычно немногословный и несколько угрюмый человек, на этот раз он так и сыпал прибаутками, шутил, подбадривал людей.

«Что это с нашим боцманом случилось?» — изредка бросая на Смирнова недоуменные взгляды, думали молодые матросы, которым довелось уже познакомиться с суровым обхождением главстаршины. Но старослужащие хорошо знали цену веселой шутке в трудную минуту и не удивлялись этому.

Работали дружно, с азартом. Все понимали серьезность создавшегося положения и не жалели сил.

— Полундра! Держись крепче, — покрикивал Смирнов хрипловатым голосом, когда корабль особенно сильно кренило на борт и удержаться на ногах было невозможно. — Ничего, — добавлял он после того, как крен выравнивался. — Наш «старик» и не такое видывал, выдержит…

Однако на этот раз слова главстаршины не оправдались. Как ни старались моряки, они все же не успевали скалывать всюду намерзающий лед, и эсминец с каждым часом заметно тяжелел, терял остойчивость. Ударами волн сбило волнолом на полубаке, в дугу согнуло бортовые стойки, разбило и смыло за борт шлюпки и рабочий катер.

А потом случилось самое страшное. «Стремительный» взлетел на гребень огромной волны. Раздался оглушительный треск. Отяжелевший, обросший толстой коркой льда, корабль переломился. Кормовая часть, оторванная по второе машинное отделение, сразу же пошла ко дну. И только носовая часть осталась на плаву и, потеряв управляемость, стала дрейфовать по воле волн и ветра, подвергаясь невообразимой, беспорядочной качке. В полузатопленное второе машинное отделение продолжала поступать вода. Наружная переборка его настолько прогнулась, что могла вот-вот вылететь.

Нужно было немедленно укрепить переборку, откачать воду, продолжать борьбу с обледенением. Пока радисты сообщали в базу о постигшей корабль аварии, о месте и направлении его дрейфа, аварийные партии начали борьбу за живучесть корабля. Размахи качки достигали пятидесяти градусов, верхнюю палубу поминутно захлестывало волнами, и для того чтобы пробраться по ней до люка, ведущего в машинное отделение, надо было буквально ползти, цепляясь за все, что попадалось на пути. Но моряки мужественно боролись с трудностями. Они не только пробрались в машинное отделение, но и во главе с главстаршиной Смирновым сумели перетащить туда с ростр аварийное имущество. Работая по грудь в ледяной воде, они поставили в переборку около тридцати подпор.

Когда переборка была надежно укреплена и главстаршина Смирнов, пробравшись на мостик, доложил об этом командиру, тот коротко бросил:

— Из базы нам на помощь вышли три корабля. Сообщите об этом людям.

— Есть! — радостно ответил Смирнов и, забыв про усталость, побежал по кубрикам. Спускаясь по трапу, он еще на ходу кричал: — Веселее, братцы! Помощь вышла!

Матросы жадно расспрашивали его о подробностях, и хотя Смирнов не знал их, но уверенно говорил, что корабли уже близко, радисты держат с ними постоянную связь и ждать осталось уже недолго.

Весть о том, что на помощь эсминцу вышли корабли, придала морякам новые силы. С еще большей энергией боролись они с обледенением, несли вахту на важнейших боевых постах, вели постоянное наблюдение за горизонтом.

Глубокой ночью, когда главный боцман, завершив очередную проверку постов на верхней палубе, спустился в кубрик, никто не спал. Пошли вторые сутки с тех пор, как эсминец потерпел аварию. Люди устали. Они лежали на койках, привязавшись к ним, чтобы не вылететь, и глухо переговаривались между собой. Даже маленький лохматый пес Клоун — любимец всей команды — тихо скулил, ерзая на чьей-то свободной койке, недоуменно заглядывая в глаза морякам. Боцман подошел к койке, сел и, положив Клоуна себе на колени, стал гладить его рукой. Потом выкрикнул несколько фамилий и коротко приказал:

— На вахту!

Те, кого он назвал, быстро вскочили, оделись и скрылись в черном квадрате люка.

— Васюков, — тихо позвал боцман. — А ну, доставай баян… Запевай, братцы, нашу, североморскую!