- Табуны почуяла, - объяснил Салман. - Здесь зимуют наши стада и табуны.

Становище "Новой жизни" было расположено за приозерными камышами. Несколько плетенных из хвороста, обмазанных глиной сараев и хлевов для овец и три палатки стояли на равнине, окруженные грудами мусора, золы от костров, овечьего помета. В одном из загонов, огороженных камышовой изгородью, толкались и блеяли новорожденные ягнята. Эта мирная картина пришлась по душе Майе. Между сараев ходили женщины с кожаными наколенниками, обвязав поясницы шалями. Тут же играли грязные, взъерошенные, будто галчата, дети. Завидев всадников, они помчались навстречу. Женщины, вытирая шалями голые до локтей руки, побросали работу и тоже поспешили вслед за ними.

- Давайте отдохнем, я устала, да и посмотреть хочется, как здесь живут, - сказала Майя.

Салман повиновался с заметной неохотой: он уже раскаивался, что не следил за своевольным жеребцом, разрешил ему идти куда вздумается.

У высокой палатки стояла черноглазая девочка лет тринадцати; она так резко отличалась от других детей, что походила на одинокий мак, расцветший в пшенице... Вьющиеся черные волосы рассыпались по плечам, окаймляя заостренное личико с блестящими задорными глазами и крупными яркими губами.

Пока детишки, подталкивая друг друга локтями, перешептывались, рассматривая Майю и Салмана, девочка у палатки стояла неподвижно, закинув голову с надменным видом. За ее юбку цеплялся трехлетний малыш в рваной рубашонке.

Майя направилась к черноглазой девочке. Та отступила на шаг, а ребята, окружив плотным кольцом Майю, присмирели, ожидая, что будет дальше.

- Здравствуй, черноглазенькая! Как зовут-то?

- Так и зовут: "Гарагёз!"5 - смело ответила девочка.

- Подходящее имя. А малыш кем тебе приходится?

- Брат.

Майя вынула носовой платок, хотела вытереть нос мальчугану, но он спрятался за юбку сестры и вдруг пронзительно заплакал.

Из палатки донесся слабый женский голос:

- Кто там? Веди ребенка сюда.

К Майе и Салману подошли чабаны, сопровождаемые двумя огромными псами. Собаки лаяли, пытались броситься на чужих, но строгие окрики чабанов быстро их образумили.

Заведующий фермой чабан Керем, до самых глаз заросший черной бородою, поздоровался с Салманом за руку. Его помощник - юноша с легким пушком над верхней губою - застенчиво взглянул на Майю и отвернулся: видно, застеснялся. Салман объяснил, кто такая Майя, - тогда чабаны поклонились, протянули и ей тяжелые грубые руки.

Гарагез с братом вошли в палатку. Майя последовала за ними. В углу, на старой, каким-то чудом заброшенной сюда тахте, лежала женщина; седеющие волосы рассыпались по ее плечам, на бледном лице проступили темные пятна. Мальчик подбежал к ней и плакал, прижавшись к впалой груди, а мать гладила его по голове, стараясь успокоить.

- Кто тут живет? - спросила Майя.

- Я, я живу, - ответил чернобородый чабан, под хватывая плачущего сынишку. - Моя семья. Как имя? Керем наше имя. Это наша жена, это наши детки... - И, взяв на руки мальчика, вытер ему глаза. - Не реви, не реви, в нашей семье плакать не полагается!

Неожиданно в дальнем углу палатки раздался слабый писк. Майя вздрогнула. Когда глаза привыкли к полумраку, она разглядела привязанную к шесту люльку. Ребенок закричал еще пронзительнее... Майя подошла, нагнулась и увидела, что в люльке лежали два запеленатых младенца головками в разные стороны: один спал спокойно, а другой, сморщив красное личико, заливисто, что есть духу визжал.

Майя взяла крикуна на руки, и он тотчас замолчал, стал искать грудь... Гарагез сунула ему соску, младенец зачмокал и зажмурился.

- Близнецы?

- Да, да близнецы, - кивнул Керем. - Пять месяцев уже... Это, - он показал на лежавшего у Майи крикуна, - Хури, а это Пери.

Он осторожно взял у Майи ребенка и начал качать. От рубахи, от брюк и даже от бороды Керема пахло бараньим салом и собачьей шерстью. Майе чабан нравился: степенный, рассудительный, сразу видно - добродушный.

Хотя в палатке было чисто, но и больная женщина, прикрытая залатанным одеялом, и люлька с близнецами, и полумрак вызывали такое ощущение заброшенности, что у Майи болезненно сжалось сердце. Ей было стыдно, что на ней нарядное голубое пальто и шелковая косынка, что ногти ее покрыты ярко-красным лаком: так неуместно было все это в палатке чабана. "Неужели они всю зиму здесь жили?" - подумала она.

- Домой бы пора, скоро солнце сядет, - громко сказал Салман, недовольный, что завез сюда Майю.

- Спешить некуда, успеем, - холодно ответила Майя, подошла к больной, села рядом с ней и ласково спросила: - Что с тобою, сестрица?

Та приняла Майю за врача, с надеждой посмотрела на нее и сказала:

- Доктор, пылью рассыплюсь по тем дорогам, которые тебя сюда привели. Помоги. Жарко, все тело пылает, будто на углях лежу. От жара язык распух и губы потрескались.

Салман протяжно свистнул, круто повернулся на каблуках и поспешил удалиться.

- Термометр, - попросила Майя у Керема. - Где аптечка? Есть у вас жаропонижающее?

- Ничего у нас нет, - с виноватым видом сказал Керем.

- Как нету? В степи живете, под открытым небом? Что здесь, колхозная ферма или бекское стадо? Как можно терпеть такое безобразие?

- А что я могу сделать? - ответил Керем. - День и ночь со стадами, то в горах, то в степи. Где тут думать о лекарствах...

- Требовать надо, - отчеканила Майя и встала. - Требовать от правления, от председателя, от райкома партии!

Керем смущенно улыбнулся и развел руками: он не привык к таким разговорам. У Рустама-киши требовать!... Да он так шуганет, что ноги не унесешь.

В палатку вошел невысокий худощавый человек, представился Майе:

- Гошатхан.

Майя вспомнила, что так зовут заведующего отделом народного образования; не раз Рустам-киши по вечерам поминал его, называл упрямцем из упрямцев.

- Вот полюбуйтесь, - возмущенно сказала она. - Вы же районное начальство!

- Ну, какое я начальство, - ответил Гошатхан. - Был бы я начальником... Вот Салман действительно начальник. Эй, бухгалтер, иди-ка сюда!

Салман, стоявший около палатки, с брезгливой гримасой бросил окурок, затоптал его и подошел. Он слышал весь разговор и счел необходимым заступиться за Рустама.

- Аи, Керем, Керем, совесть надо бы иметь, зачем все сваливать на председателя? Председатель - такой же человек, как ты: два глаза, две наги, две руки. У председателя - хлопок, зерновые, огороды, строительная бригада, вот Дом культуры начали сооружать, миллиончика в три обойдется! Если ты сам безрукий, то другие не виноваты...

- Хорошо твой голос звучит, да в Коран ли смотришь? - тряся бородкою, возразил Керем. - Лично тебе сколько раз жаловался! А ты помог, ну, скажи, помог?

- Я с себя ответственности не снимаю. - Салман решил изменить тактику. - Все мы виноваты. Да вот спроси товарища Гошатхана.

- Нет, нет, меня в свидетели не бери! - прервал Гошатхан. - Не обрадуешься. Везде скажут: и Рустам и ты чабанов за людей не считаете. Думаете, что чабаны могут и на снегу, и на мокрой земле спать, кино им вовсе не нужно, а детям их и в школу можно не ходить.

Не повышая голоса, Салман выразил полное согласие со словами Гошатхана:

- А я о чем толкую? Заведующий фермой и обязан требовать для чабанов и аптечку и кинопередвижку.

За палаткой заржал жеребец, и Салман, облегченно вздохнув, снова исчез.

Больная затихла. Майя набросила на нее бурку Керема, погладила по щеке, ей хотелось хоть как-нибудь помочь несчастной женщине.

Гарагез внесла на подносе чай, поставила на расстеленный посередине палатки ковер, но, сколько хозяин ни упрашивал, ни Майя, ни Гошатхан не смогли заставить себя выпить хоть глоток.

- Вы думаете, не говорил? Говорил: "Аи, дядюшка, пятнадцать детишек школьного возраста, - жаловался Керем - Ну что тебе стоит устроить интернат в колхозе! На худой конец, давай построим в становище зимний дом, пусть учительница хоть через день наведывается".