- Першан, Майя, что там застряли? - послышался с веранды голос Сакины. - Простудитесь, ночь холодная!
- Это маму Гараш послал, - шепнула Першан. - Не терпится ему, знаю...
- Что ты знаешь? Уймись!.
- А вот и знаю, знаю. Нарочно вам спать не дам!
- Гараш устал в городе, он камнем на кровать рухнет.
- Значит, ты его жалеешь?
- А как же?
- Если жалеешь, значит, любишь? Скажи, ради бога, сестричка, ты его с первого взгляда полюбила или постепенно? Как лучше, сразу парня полюбить или сначала приглядеться к нему, привыкнуть? - Болтовня Першан не мешала ей возиться с самоваром.
- И так и этак хорошо, - улыбнулась Майя. - Лишь бы по-настоящему любить.
- Значит, его образ всегда в сердце хранить, да? Во сне видеть, да? Думать день и ночь о нем, да?
- Сама все узнаешь, - рассмеялась Майя, - когда любовь придет...
5
В деревне издавна укоренился хороший обычай - вставать до зари, а с вечерними сумерками отправляться спать. Вот почему к полуночи дремота сморила Першан, она протяжно зевала, потягивалась.
Сакина нахмурилась.
- Иди-ка спать. Напилась, наелась, чего еще ждешь? И молодым пора отдохнуть. - И ласково обратилась к Майе: - Пойдем, доченька...
С Першан мгновенно весь сон слетел. Ей захотелось увидеть, понравится ли Майе жилье. Вместе с матерью она обставляла и украшала для молодых комнату, в которой широкое, двустворчатое окно глядело в сторону "Слияния вод".
Странное волнение испытала Майя, переступая порог комнаты, которая еще минуту назад была чужой, а теперь навсегда становилась для нее родным гнездом.
Ей было и радостно, и почему-то стыдно, и сердце тревожно стучало в груди, и казалось - ноги отяжелели, но, вероятно, это произошло от усталости... Если бы не было рядом Першан и Сакины, то Майя чувствовала бы себя свободнее, легче. А может, как раз наоборот, - хуже. Кто это знает?
Девушка вдруг подумала, что еще во время ссоры с Рустамом-киши можно было повернуться, уйти, а из этой комнаты уже никуда не уйдешь. Здесь начнется твоя новая жизнь, жизнь с мужем, а вскоре - и с детьми; здесь ты познаешь все счастье мира. А горе? Что ж, встретишься с горем - перенеси его мужественно и молчаливо.
Вряд ли она слышала, о чем говорила Сакина, открыв зеркальный шифоньер, перебирая кипы белья, простынь, полотенец, соперничавших белизною с первым снегом. Вряд ли обрадовалась золотым часам и кольцу с изумрудом, подаренным ей свекровью. Впрочем, конечно, обрадовалась: как и все женщины, Майя любила подарки и украшения... Но дороже всего ей показались слова Сакины:
"У нас в народе говорят, что муж становится другом жены только в несчастье. А я верю, что Гараш станет другом и в счастье и в горе. Один он у меня, береги, вручаю его судьбу тебе...
Сакина и Майя, обнявшись, расплакались, всхлипывала от умиления и Першан.
- Опять слезы, вот ведь какой народ! - донесся из коридора притворно сердитый голос Гараша.
- Иди-ка сюда, сынок! - позвала мать.
И когда Гараш, стараясь казаться спокойным, вошел, она соединила руки молодых и прижала их к своей груди.
- Дай бог вам жить, слившись воедино так, как Кура с Араксом сливаются, и увидеть в этой комнате не только своих детей, но и внуков...
- Мама, я уже рассказала Майе легенду о Куре и Араксе! - смеясь, сказала Першан.
- Ах ты коза! Нет дела, в которое ты не сунула бы носа... И не знаю, какому несчастному ты приглянешься, ведь жизни ему не будет от твоего язычка! - свирепо напустилась на нее мать. - Марш спать, хватит надоедать людям.
Но и после этого ни Першан, ни сама Сакина с места не тронулись: надо было еще расцеловаться, как велит обычай, и с Майей и с Гарашом. Сестренка с визгом повисла на шее Гараша, поджала ноги, принялась раскачиваться, как маятник, и чуть не повалила его на пол. Наконец-то Сакине удалось ее выдворить из комнаты. "Сумасшедшая, задушишь!" - охала Сакина, подталкивая непокорную дочку к дверям.
Наконец молодые остались одни.
- Майя!... - сказал Гараш дрогнувшим голосом.
- Подожди. - Она отвела его настойчивые руки и увлекла к окну.
Положив голову ему на грудь, она думала о том, что сильные его руки созданы, чтобы возвести светлый дом их семье, его душа отважна и не знает хитрости, лжи, даже в неуклюжей грубоватости его таится что-то привлекательное... Давно она мечтала об этой минуте, еще когда в приморском парке в Баку Гараш, робея, говорил ей о своей любви. И Майе вовсе не казалось смешным, что жизнерадостный юноша терялся, бледнел и не находил слов... Ах, Гараш, какой же ты нерешительный!
Так они стояли долго, обнявшись, глядя в окно. "Слияние вод" все еще отражало лунный свет, но уже кое-где хрустальное зеркало затуманилось, помрачнело, словно раскололось надвое, и казалось, что Аракс и Кура опять разделились, потекли врозь. Майя подумала: "А пройдет час-другой, и, потемнев, водный простор сольется с темной степью, и уже нельзя будет угадать, где степь, где река... Ни завтра, ни послезавтра, никогда-никогда это дивное зрелище не повторится. А разве человеческое счастье не таково же? - Решительно тряхнув головою, она сказала себе: Нет, не таково! Наше с Гарашом счастье не потемнеет, не расколется!"
Одинокая звездочка сверкала в глубине неба, но и к ней подбирались скопища серых туч, плывущих с севера.
Сквозь неплотно прикрытое окно тянуло прохладой, и Майя вздрогнула, но вздрогнула она не от озноба, а оттого, что Гараш расстегнул пуговицы ее желтой шелковой кофточки...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Проснувшись рано утром, Рустам умылся на скорую руку. Он решил потихонечку ускользнуть в правление. Ему было и стыдно и горько, и он твердил себе: "Сердитый умным не бывает". Слава богу, Гараш женился, невестка и умница, и скромная, и красивая, теперь все уляжется, забудутся и ссоры и раздоры...
Но, даже сожалея о случившемся, Рустам, привыкший к порядку дома, строго соблюдавший свое положение в семье, почел бы недостойным для мужчины показывать свое раскаяние, делиться с кем-либо из близких своими переживаниями.
Но едва он на цыпочках вышел на веранду, как наткнулся на Сакину. Почтительно поздоровавшись с ним, жена сказала:
- Куда ж ты голодным собрался, киши? Завтрак готов.
Рустам только мотнул головою, молча спустился во двор, сел у очага. Он ел тоже молча, упрямо не поднимая глаз от тарелки, а уходя, виновато глянул на жену.
А Сакине, больше ничего и не надо...
Великодушие Сакины тронуло Рустама. "Такие женщины - редкость!" подумал он с гордостью.
Привычной тропою серая кобыла понесла председателя к правлению, но вдруг Рустам туго натянул поводья. "Этот проклятый стол в кабинете притягивает, как магнит. А сядешь - и со всех сторон на твою голову посыпались заявления, циркуляры, приказы... Телефон звонит, посетители приходят, время летит, а в поле так и не удосужишься вырваться!"
И Рустам повернул в степь, затянутую утренним туманом.
Он давно уже решил до начала сева хлопка заняться садами и огородами. Теперь, когда колхозам можно самим выбирать наиболее выгодные культуры, Рустаму-киши не терпелось осуществить на больших угодьях свой давний замысел. Муганский арбуз слаще меда! Да ему нет равных на бакинских базарах! В летнюю жару он освежает, словно студеная вода горного родника. И вот этим-то чудом муганской земли до сих пор пренебрегали. Подумать только: еще недавно колхоз не имел права посеять без разрешения два гектара лука! Сейчас даже не верится...
Резвая кобыла уже миновала последние сельские домики и пустилась крупной рысью по просохшей обочине, обгоняя арбы с навозом. Председатель здоровался с возчиками. Ему было приятно, что они сами, без понуканий и напоминаний, так рано вышли на работу.
Зоркие глаза председателя заметили, что на дороге осталась куча дымящегося навоза, свалившегося, должно быть, с дырявой арбы. Вскоре Рустам нагнал заспанного, с маленькими модными усиками парня, который восседал на полупорожней арбе.
