Сакина, чтобы не попасть в самую давку, держалась в стороне, с достоинством отвечала на поклоны, неторопливо беседовала с приятельницами.

- Время-а! Времечко!... - во весь голос крикнул какой-то весельчак в толпе и тотчас присел, спрятался за соседей.

Ширзад поискал глазами крикуна и громко, чтобы все услышали, сказал:

- Подождем гостей из "Красного знамени".

- А кто собрание откроет?

Все переглянулись.

Шарафоглу заметил, как задрожали губы Сакины, как увлажнились ее глаза, и спокойно, будто речь шла о будничных дела, сказал:

- Конечно, заместитель председателя.

В толпе зашумели: несколько дней назад Плоский Салман скрылся. Двери его дома были заколочены перекрещенными досками, а одичавшие куры то взлетали на крышу, то бродили по чужим огородам...

И вдруг стало тихо: у дверей с ножницами в руках появилась покрасневшая от волнения Зейнаб Кулиева. Тут только вспомнили, что на днях правление после бурных споров утвердило ее заместителем председателя.

Правда, вначале кто-то выдвинул кандидатуру Гызетар: умная, энергичная, комсомолка, поможем, мол, - справится.

Но Гызетар наотрез отказалась.

Тогда Аслан, взяв слово, напомнил о совете Рустама избрать председателем колхоза Зейнаб Кулиеву.

- Давайте-ка сейчас мы ее назначим заместителем. Пока заместителем. Пусть привыкнет, осмотрится, войдет в курс дела, а дальше видно будет.

Предложение секретаря райкома встретило всеобщее одобрение, и, когда дело дошло до голосования, возражавших не оказалось.

Так вот и получилось, что честь открывать Дом культуры выпала на долю Зейнаб Кулиевой.

Сакина от души радовалась ее выдвижению, не сомневалась, что уж она справится с новым делом.

Сейчас она дружески следила за отдававшей последние распоряжения Зейнаб. Вот появились школьники с тридцатилинейными лампами в руках.

- Ребята, поставьте две лампы на сцену.

- Да мы, Зейнаб-ханум, там уже поставили.

- Знаю. Если говорю, что нужно еще поставить две лампы, - значит, нужно, - подчеркнуто спокойно сказала Зейнаб. - Чем светлее, тем радостнее.

Послышался шум моторов, толпа с трудом расступилась, и к дому подъехали две легковые машины и крытый фургон: прибыли гости из "Красного знамени".

Сакина искала взглядом в толпе гостей Майю. Вот наконец-то она вышла последней из "победы", в широком платье, скрывавшем ее раздавшуюся фигуру, подурневшая, с бледным, осунувшимся лицом.

Сакина поспешила, к невестке, но ее опередила Першан: расталкивая всех локтями, пробилась, обняла, расцеловала.

Лампы уже светились, и толпа повалила в зрительный зал. Сакина потеряла из виду дочь и невестку, прижалась к стене.

Так она и стояла, ожидая, пока пройдут в двери все запоздавшие колхозники, и, конечно, опоздала, не слышала, как, дрожа и волнуясь, Ширзад огласил итоги соревнования, поздравил колхозников "Красного знамени" с заслуженной, честно заработанной победой.

Там ее нашел Гараш, хотел было упрекнуть мать, но лишь рукою махнул и повел в первый ряд.

"А Рустама нету..." - печально подумала Сакина, оглядывая приготовленное для киши почетное место. Никто его не занял...

Кара Керемоглу, поблагодарив хозяев за гостеприимство, удивил всех тем, что ни словом не обмолвился о достижениях своего колхоза: его речь была похожа скорее всего на задушевную беседу о грядущем Мугани.

В заключение он предложил послать телеграмму в больницу с пожеланием Рустаму поправиться и поскорее вернуться в родной дом.

На сцене уже пел хор девушек, и, хотя Майя стояла в самом дальнем ряду, Сакина не спускала с нее глаз, даже на дочку внимания не обратила. Майя была в длинной белой шелковой юбке и желтой кофте, с цветным платком на голове - наряд карабахских невест... Она, как и все девушки, загримировалась и казалась по-прежнему молодой, цветущей.

Хор всем понравился, но самый шумный успех имели тетушка Телли и Ширзад, исполнявшие танец "Мельник и невеста".

В зале неудержимо хохотали, рукоплескали, кричали - до того были уморительны выступления уточкой тетушки в чадре и важный, чем-то отдаленно смахивавший на Плоского Салмана Ширзад в роли сластолюбивого мельника.

Телли, кокетливо играя подведенными глазками, умоляла жестокого мельника поскорее смолот зерно, - ведь очередь давно прошла:

Пожалей, пощади меня, о мельник,

Сердце горит без огня, о мельник,

Из зерна не напечешь чуреков...

Не видала страшнее дня, о мельник!

А мельник, пленившись ее красотою, желая подольше удержать невесту около себя, ласково уговаривал:

На душе у меня темно, ханум,

Обнажилось арыка дно, ханум,

Проживем как-нибудь без чуреков...

Наше горе одно, ханум.

- Не солидно как-то парторгу кривляться, - услышала Сакина чей-то шепот и подумала: "Жаб узнают по голосу, а друзей Ярмамеда по ненависти к людям".

А на сцене уже летели в вихре пляски игиггы, и в центре вертелся, подпрыгивал Наджаф: толщина, как видно, не лишила его ловкости и проворства... Но вот, едва успев переодеться, в круг ворвался Ширзад, и столько мужественной красоты было в нем, что многие девушки с завистью подумали о Першан: "Да чего же, неразумная, ты время зря теряешь?"

В зале уже отставляли стулья к стенам, и усталые музыканты завели "Няльбеки" и "Яллы", и уже танцевали не только хозяева, но и гости: вывели в круг Кара Керемоглу, даже Гошатхан не спасся - вытолкнули, заставили плясать.

...Гараш нигде не мог найти Майю. "Неужели сразу после концерта уехала обратно?" - думал он, и ему стало горько, белый свет показался не мил: одиноко покурив в фойе, он поплелся в опустевший, безрадостный дом.

А гости действительно уезжали, Кара Керемоглу благодарил за привет и ласку, приглашал к себе на Праздник урожая.

- Приедем, приедем, - пообещала тетушка Телли, - Только не надейся, что ваши затмят нас в танцах.

"С урожаем затмили - так и в танцах постараемся", - подумал Кара Керемоглу, но сказал с радушной улыбкой:

- Ай, сестрица, зачем делить шкуру неубитого медведя? Приезжай, всегда желанным гостем будешь...

У входа тускло горела на крюке керосиновая лампа, темная завеса осенней ночи по-прежнему висела над деревней, но звуки веселой музыки летели над домами и садами в степь. Праздник еще не кончился...

Гараш вошел во двор. Здесь было тихо, темно, даже волкодав не залаял, а на веранде горела лампа - видно, мать вернулась.

Но столовая была пуста, дверь в комнату сестры закрыта, Гараш прошел к себе - и замер на пороге...

У окна сидела Майя, свет лампы позолотил ее волосы, оживил совсем юное в полумраке лицо. Боясь поверить глазам своим, Гараш приблизился к ней, взял обеими руками ее ледяную руку, прижал к губам.

- Родная моя!

- Помолчи... "Видишь, сверкает молния, быть грозе..." - даже не сказала, а подумала Майя, но он понял и привлек ее к себе, не говоря ни слова.

А над "Слиянием вод" играли зарницы, раскалывая ночную мглу, выхватывая из темноты то каменистый обрыв, то песчаную отмель, то стремительное течение, и уже прошумел ветер в прибрежном кустарнике, долетел до деревенских садов, заиграл вершинами деревьев, и ударили о крышу тяжелые капли...

На далеком становище старик Баба и Керем стояли, окруженные овцами, и поджидали ливня. Почти невидимые в темноте псы подходили, лизали им руки, и были чабаны счастливы, как могут быть счастливы люди, отдавшие свою жизнь труду...

Мчавшийся по степным дорогам из отдаленного колхоза в продуваемом всеми ветрами "газике" Аслан тоже ждал дождя и думал об урожае будущего года, и верил, что Мугань осчастливит народ таким подарком, о каком еще не мечтали.

И Рустам не спал, ворочался на тощем больничном тюфяке, вставал, подходил к окну и, вглядываясь в блеск молний, прислушиваясь к раскатам грома, думал о своей жизни.

И грянула очистительная гроза!

1 Здесь и далее стихотворные переводы А. Плавника.