Оставшись одна, Сакина перетаскала сухие листья в яму, вырытую Рустамом за курятником, засыпала землею: к весне перепреют. Потом отнесла посуду в шкафчик, вытерла пыль с мебели, задернула занавески на окнах, а Гараша все не было...
Наконец на улице мягко зашуршали колеса. Сакина заторопилась к воротам, но сын опередил, сам открыл.
- Добрый вечер, мама.
- Где же ты запропастился?
Гараш опустил глаза.
- В "Красное знамя" заезжал.
- Ну?
- Да никого там нет. Дом на запоре.
- А отец?
- Ему лучше.
2
Если бы у берега было мелко, Рустам наверняка разбился бы о каменистое дно, но под обрывом пенистая мутная вода ходила круговоротом в глубоком омуте, тяжелое тело рассекло водную толщу, волны расступились, а затем вынесли Рустама на поверхность.
Он всплыл, откашлялся и почувствовал, что вся мощь богатырского, не поддавшегося старости тела сосредоточилась теперь в его руках, он подгребал под себя воду, и вода держала его, течение понесло вниз.
Берега были обрывистыми, высокими, Рустам не надеялся вскарабкаться по ним, - значит, нужно во что бы то ни стало доплыть до моста. Но хватит ли у него силы?
Тень смерти настигала Рустама, он потерял много крови, ослабел и все чаще окунался с головой. Теперь он боялся, что сердце не выдержит, лопнет от напряжения, а течение, чем ближе к мосту, тем становилось стремительнее, неистовее.
Вот они, последние минуты жизни, и он никогда не увидит Сакину и детей... Отяжелели ноги, и потянуло в глубину... Рустам забарахтался, то скрываясь в волнах, то выскакивая рывком, в последнем порыве отчаяния и предсмертной тоски закричал:
- Помогите-е-е! - и потерял сознание.
Очнулся Рустам на больничной койке, так и не узнав, что возвращавшийся с базара чабан Керем услышал его стон и бросился с моста в омут.
Врачи говорили Рустаму, что нельзя двигаться, вставать, - сердце откажет. И он терпеливо выполнял их указания. Но когда они добавляли: "Ни о чем не думайте!" - старик молча усмехался в свалявшиеся усы: "Ну, тут уж, голубчики, вы со мною ничего не поделаете..." Впервые Рустам свободен, совершенно свободен: никаких обязанностей, никаких дел... Лежи, гляди в потолок и отдавайся потоку воспоминаний.
К нему не пускали близких, но он вымолил разрешение повидаться с женою и Гарашом и продиктовал сыну просьбу освободить от поста председателя колхоза.
- Распишись уж за меня, - обратился к нему Рустам и, укрывшись с головой одеялом, горько сказал сам себе: - Вот, старик, и началась у тебя новая жизнь...
По колхозу ходили слухи, что, кроме жены и сына, побывала у больного Майя, - сам ее вызвал, пригласил...
Но никто ее там не видел, и проверить справедливость такой вести было невозможно.
Заявление Рустама в тот же день сын отнес в райком партии.
История эта длинная, мучительная и во многом закономерная, - будто бы сказал секретарь райкома Гарашу. - Подождем, пока старик поправится, тогда и обсудим.
И снова в колхозе забурлили слухи. Некоторые уверяли, что райком ждет результатов следствия: у Рустама рыльце-то в пуху, вместе с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом запускал руку в колхозную кассу. Надо еще послушать, что скажут посаженные в тюрьму Гусейн и бухгалтер. Другие клялись, что дело обойдется выговором и Рустам-киши останется на прежнем посту: душа у него кристальной чистоты, только и вины, что проходимцам доверился. Третьи говорили, что ошибки, конечно, были, и ошибки серьезные, но у старика есть и великие заслуги, о которых не следует забывать. Пора освободить его по возрасту: пенсию Рустам заработал.
Но никто еще не знал, что Аслан два дня назад, поздно вечером, после затянувшегося заседания бюро райкома, побывал у старика в больнице и они долго откровенно беседовали.
Как ни старался Аслан развлечь Рустама, свернуть разговор на житейские мелочи, старик вновь и вновь возвращался к судьбам "Новой жизни".
- Меня теперь волнует не то, что свалил с плеч ношу, а то, что надо вручить колхоз надежному, умному хозяину. И рекомендую - кого б ты думал? Зейнаб Кулиеву.
Даже обычно невозмутимый Аслан изумился.
- Зейнаб?!
- Конечно.
И днем и ночью Рустам мучительно размышлял о преемнике, думал, уже без обиды, о Ширзаде и Наджафе, даже о языкастой тетушке Телл", но выбрал он Кулиеву и остался доволен своим решением.
- Из чужого колхоза, - осторожно напомнил Аслан.
- Да что ты, - землячка, Героиня труда! - строго поправил его старик. - В родимый колхоз вернется. И заметь, моя воспитанница, - напоследок похвастался, понежил свое гордое самолюбие Рустам.
- Ну-ну, - Аслан отшутился, не дал определенного ответа.
Эти слухи и пересуды усугубляли душевное смятение Сакины.
Как ни убеждал Гараш, что она должна пойти на собрание, мать твердо сказала, что останется дома.
- Зачем мне туда идти, деточка, если душа не лежит?
- Мама, прошу, не отказывайся. Из приличия следует пойти. Что в народе-то подумают? По соревнованию мы остались позади, уступили первенство "Красному знамени", а ты - жена председателя - не пойдешь... Надо, обязательно надо присутствовать. Сама знаешь, клуб еще не готов: и стены не всюду покрашены, электричества нету и библиотеку не достроили... А вот колхозники решили провести собрание именно там, чтобы порадовать отца.
Сакина слышала об этом: тетушка Телли и другие правленцы поторопились кое-как привести Дом культуры в порядок - ведь это было самое дорогое детище Рустама, - справедливо считая, что весть о собрании в новом здании хоть чуть-чуть, а подбодрит, порадует больного.
- Спасибо, деточка, с меня хватит и уважения народа.
- Сухое спасибо ничего не стоит, вставай, наряжайся.
- Никуда не пойду.
- Отец же приказал, - прибег к последнему доводу Гараш. - Сегодня еще раз напомнил: идите в праздничных одеждах и садитесь в первом ряду всей семьей...
Против воли Сакина улыбнулась: да, так сказать мог только ее муж. Победу Кара Керемоглу в соревновании он воспринял мужественно, стойко и сразу же перешел в наступление, лелея мечту о реванше.
Но все-таки уходить из дому она не собиралась: непереносимо трудно было видеть людей, ловить любопытные, злорадные, а то и сочувственные взгляды.
Постучали в калитку, и сердце Савины дрогнуло. Что еще случилось? Вошли Шарафоглу и Гошатхан с женою.
- А мы за вами, - сказала Мелек-ханум.
Сакину тронула: внимательность друзей и недругов мужа: на Гошатхана по привычке она косилась подозрительно...
Мелек отвела Сакину в сторону и сказала, что Рустам быстро идёт на поправку, организм у него необыкновенно здоровый. Правда, сердце пошаливает, но удивляться этому после таких злоключений не приходится. Выполнял бы указания врачей - так через недельку-две можно было бы выписать домой.
- А разве он не слушается? - улыбнулась Сакина, хотя знала, что всю жизнь муж только и делал, что никого не слушался.
- Куда там! - громко, чтобы все услышали, сказа ла Мелек. - Разрешили часовые прогулки в больничном саду, так он такое натворил... Представьте, вышел за ограду, остановил грузовик на шоссе и, как был в халате, в шлепанцах, отправился восвояси...
Сакина всплеснула руками.
- Хорошо, что сиделка из окна второго этажа заметила, ко мне примчалась... Вернули, пристыдили. Ну, конечно, сердечная слабость. Пришлось делать уколы...
- Как же он смеет врачей не признавать? - и смеясь и плача, удивлялась Сакина.
- А он, тетушка, без стеснения нам говорил, что чувствует себя как в тюрьме. "Мне б хоть раз оседлать своего коня и проскакать по берегу Куры, вот бы я и выздоровел" - это подлинные его слова.
- Узнаю Рустама! - печально и гордо улыбнулась Сакина.
- И он прав, - заступился за друга Шарафоглу, - Степной ветерок сразу бы выдул всю хворобу. Ведь он в Мугани вырос. Понимать надо: Мугань!...
3
Перед светлым зданием, еще зиявшим впадинами незастекленных окон во втором этаже, столпились люди в праздничных одеждах. Были здесь и старики с белоснежными, аккуратно подстриженными бородами, опиравшиеся на посохи; молодые мужчины в городских костюмах; щебечущие девицы; женщины с детьми...
