У далёкого берега возникла и стала приближаться к ушкуйникам точка. Вскоре стало видно, что это летит птица. Не морская, вроде чайки, а сухопутная.

Никита подивился ещё:

– Чего тут ворону делать? Он над морем не летает.

– С чего ты взял, что это ворон?

– Так чёрный как смоль. Ты видел других таких чёрных птиц?

Ворон подлетел, уселся на борт ушкуя, совсем недалеко от Алексея и Никиты. Выглядел он усталым и часто дышал.

– Чего его сюда занесло? – не унимался Никита. – Если бы коршун за ним гнался – тогда понятно. А то ведь один летел! Ручной, что ли?

Алексей отломил кусочек лепёшки и протянул на раскрытой ладони птице.

Ворон наклонил голову в сторону, посмотрел на угощение одним глазом и стал бочком-бочком подвигаться к Алексею. Схватив кусок, прижал его лапой к планширю и начал клевать. Наевшись, каркнул, как будто благодаря.

– Точно, ручной. Хозяина ищет, что ли? Говорят, вороны по триста лет живут. Брешут, поди…

Алексей только пожал плечами. Он не орнитолог, таких тонкостей не знает, хотя легенды о долгожительстве воронов слышал. И почему-то все они были посвящены связи воронов с тёмными, злыми силами. На взгляд Алексея – чушь. Это как змеи и жабы у злых колдуний – непременный атрибут.

Никита всмотрелся в береговые очертания.

– Был я как-то в этих местах, похоже – туда идём.

– Куда?

– В деревню чухонскую.

– Корней говорил о городе.

– Он дальше будет.

Вода билась о форштевень, на котором красовалась диковинная морда медведя, брызгами залетала внутрь ушкуя.

На ворона брызги тоже попадали, и он отряхивался время от времени, но не улетал, сидел рядом с людьми.

Алексей медленно протянул руку и пальцами погладил голову птицы. И вдруг – как будто разряд электрический получил. В голове мысли разные возникли, в основном о службе в Византии, Острис вспомнился. И без какой-либо связи с предыдущими событиями.

Он отдёрнул руку.

– Чего так? – встревожился Никита. – Клюнул тебя ворон?

– Нет, вспомнилось разное.

– Ох, не к добру это. Гони его.

– Пусть сидит, не мешает.

Что-то, какое-то непонятное чувство мешало Алексею прогнать приблудную птицу, как будто между ним и вороном установилась незримая связь.

Передний ушкуй повернул вправо, к берегу. За ним цепочкой – остальные.

Когда их ушкуй ткнулся носом в берег, Корней скомандовал:

– Забираем оружие и идём берегом. Не шуметь, оружием не греметь – деревня близко.

В пару минут ушкуйники выбрались на берег. Почти четыре десятка опытных, хорошо вооружённых воинов представляли грозную силу – слабаков на суда не брали. Да и тренировки постоянные – гребля на вёслах – здорово укрепляли мышцы.

Гуськом, один за другим ушкуйники двигались вдоль берега. На опушке остановились, сгрудились вокруг старшего, кряжистого воина лет сорока. Алексей ещё подивился: в ширину и в высоту – почти один размер.

– Без нужды не убивать. Тем, кто сопротивления не окажет или безоружен вовсе, никаких поджогов! Дым потому как издали виден. Делаем быстро дело, забираем всё ценное – и к ушкуям. Сигнал к отходу – труба. – Он поднял над головой рог наподобие охотничьего.

Слушали молча.

– Разделитесь наполовину. Одна часть идёт вдоль берега, чтобы жителей от лодок отсечь, другая забирает ближе к лесу – окружаем. Тогда ни один не уйдёт. Те, кто по берегу пойдёт, – вот вам воевода. – Коренастый подтолкнул вперёд ушкуйника довольно сурового вида. Лицо как из камня высечено – одни прямые линии, взгляд жёсткий.

– Кто не знает – его Евстафием зовут. А другую половину я поведу, Мефодий.

Алексей обратил внимание, что среди воинов не было кормчих, видно – остались на своих судах для охраны.

– Коли всё понятно – с Богом!

Вся команда ушкуя Корнея попала в первую половину, которая двигалась вдоль берега.

От опушки сразу припустили бегом.

На половине пути их заметили, и в деревне поднялись тревожные крики, заметались люди. Несколько чухонцев, которые называли себя саамами, бросились к лодкам. Коротко щёлкнули арбалеты, которые имелись у воинов другого ушкуя, и бегущие упали.

Несколько уцелевших чухонцев бросились назад, под укрытие изб.

Странные это были жилища, Алексей в первый раз видел такие. Он всегда думал, что изба «на курьих ножках» бывает только в сказках о Бабе-Яге, а здесь он увидел их воочию.

В местностях, сырых летом и снежных зимой, деревянные избы ставились на столбы. Собственно, не на столбы даже. Дерево срезалось на высоте выше человеческого роста, выкапывалось вместе с корнем и вновь вкапывалось уже на месте строительства избы. Таких опор было много, и обязательно четное количество: четыре, шесть, восемь – в зависимости от размеров избы. Для того чтобы эти своеобразные сваи не гнили, их окуривали дымом, коптили. Такие опоры назывались «обкуренные ножки», а после сокращения – «курьи ножки». В сам дом вела лестница, а под домом, в защищённом от дождя месте, лежала домашняя утварь вроде бочонков, запасных вёсел, сетей – саамы промышляли рыбной ловлей, охотой.

Ушкуйники растянулись цепью, отрезав чухонцев от берега, от лодок, и стали медленно приближаться к избам.

Люди кинулись было к лесу – искать спасение в дремучей чаще, но и оттуда показалась цепь чужаков.

Женщины и дети стали укрываться в избах, запирая двери, а мужчины похватали оружие – рыбацкие ножи, кистени, дубины. Оружие незатейливое, но тем не менее смертоносное.

Но обе цепи ушкуйников сомкнулись в одно кольцо, окружив мужчин. Те сгрудились в середине деревушки, прижавшись спинами друг к другу, и смотрели затравленно. Ещё бы! Жили спокойно, ни на кого не нападали, и вдруг – чужаки с явно недобрыми намерениями. Столкновения врукопашную, большой крови ещё не было, если не считать двух убитых у лодок на берегу.

Вперёд выступил Евстафий и сказал по-русски, а потом повторил на саамском:

– Бросайте оружие, сдавайтесь. Тогда мы никого не тронем. Отдайте шкурки и серебро – и мы уйдём. Богом клянусь!

Саамы слушали и не верили. Если оружие бросить, не перебьют ли их, как бельков неразумных на льду?

Однако разум возобладал над страхом и сомнениями. Вперёд выступил пожилой рыбак:

– Шкурки отдадим, а серебра нет. Рыба есть солёная и копчёная, не продали ещё.

– Тогда скажи своим – пусть несут сюда шкуры. Только без утайки, сам проверю.

Чухонцы разошлись по жилищам с унылым видом – шкуры убитых зверей приносили им основной доход. Но все шкурки были со зверя летнего, не самого лучшего. Самый ценный мех – густой, пушистый, с подшёрстком – был зимой, и за него давали самую большую цену. Однако и сопротивляться бесполезно: чужаков больше, и они вооружены хорошо. Мужчин могут убить, и тогда племя вымрет.

Понемногу чухонцы возвращались из своих избушек на «курьих ножках» и несли с собой связки шкурок. Здесь были заячьи, и куньи, и соболиные; несколько – росомахи, волчьи и одна медвежья.

Груда мехов на маленькой площадке в центре росла.

Наконец явился последний и швырнул шкурки песца.

Старшина деревни обвёл мужчин глазами:

– Все тут.

– Проверим. Идём со мной.

Пока они досматривали дома, Мефодий стал раскладывать шкурки на четыре равные доли – сначала заячьи, потом лисьи, куньи и все остальные. Застопорился на медвежьей. Из неё, коли выделка хорошая, славная накидка для саней получается, ни один мороз такую не проберёт.

Посомневавшись, Мефодий кинул её в свою кучу.

Остальные ушкуйники возмутились сразу:

– Уговор был – поровну, по чести делить!

– Мне что, шкуру резать, портить?

– А коли ты себе медвежью взял, нам лисьи дай, или росомахи.

Пришлось Мефодию делить по совести.

Потом ушкуйники начали сносить шкурки на берег.

К тому времени кормчие уже перегнали ушкуи поближе к лодочным причалам. Вот почему они оставались на своих судах! Видимо, тактика сия была отработана уже давно.

Воины со смешками стали перетаскивать шкурки на кораблики. Мех – груз лёгкий, но объёмный, и сразу заполнил собой много места.