Мрачную атмосферу траура, царившую на судне, оживила русская цирковая труппа, возвращавшаяся на родину с гастролей. Артисты возвращались гораздо позже намеченного срока: приходилось продлевать гастроли из-за того, что было мало зрителей.
Но еще до того, как они поднялись на борт корабля, среди экипажа пошли многочисленные рассказы, анекдоты, связанные с цирком. Российский цирк с его более чем тридцатилетними традициями считался лучшим в мире в том, что касалось работы с крупными животными. Медведи, разъезжающие по тросу, кошки на роликовых коньках, львы, готовые подставить брюхо, стоило дрессировщице щелкнуть кнутом. Все, кто побывал на представлении, только и говорили о том, как лев прыгал через огненный обруч, а красавица-дрессировщица бесстрашно засовывала голову прямо в пасть зверю.
Слушая их рассказы, я представлял себе жестокую картину: лев, расколов череп дрессировщицы, как грецкий орех, разбрасывает кровавые куски ее плоти по арене; люди, дрожа от ужаса, в панике пытаются выбраться; хищники с диким ревом бросаются на самых неуклюжих зрителей. И хотя ничего подобного не произошло, без происшествий все равно не обошлось. Виновницей оказалась одна из лошадей.
— С лошадью с самого начало было что-то не так, видимо, она болела, — вещал капитан, временами прерываясь, чтобы откашляться. — Кхым. Дело в том, что в самый ответственный момент она не смогла согнуть ноги. Оно, конечно, понятно: усадят в ряд пять таких животин — как тут без несчастного случая? Кхым. Нет, смотреть на это было здорово, ничего не скажу. Вы только представьте: наездник, сделав сальто, приземляется в аккурат на круп белой лошади! Но вот в тот момент, когда она должна была перепрыгнуть через пять лошадей, сидящих в ряд, все и пошло наперекосяк, кхым-кхым.
В день, когда произошло несчастье, капитан был единственным человеком из экипажа «Дон Чхун Хо», находящимся в цирке. Теперь вокруг него образовался плотный круг из желающих узнать подробности, которыми он охотно делился. Когда он рассказывал, даже Санвон с глазами, горящими, как два зажженных фитиля, протиснулся в толпу и внимал, ловя каждое слово.
— Внезапно самая последняя в ряду лошадь почему-то поднялась, кхым. И стоило ей встать, как другие лошади, которые до этого сидели вполне спокойно, тоже распрямили ноги, поэтому летевшая над ними белая лошадь рухнула вместе с наездником. Тогда животные совсем обезумели: стали прыгать, носиться по арене, как сумасшедшие… В одно мгновенье арену поглотил хаос. Не знаю, выжил ли тот наездник, кхым. Уж очень жестко его потоптали.
Больше всего любопытных интересовала лошадь, из-за которой произошел несчастный случай, и безжалостно растоптанный циркач-наездник. Кто-то заявил, что лошадь не виновата, поскольку, вероятно, она была больна, а кто-то другой, напротив, высказал мнение, что такое животное необходимо убить. «Говорят, что карантинная станция не даст разрешение на высадку больной лошади. Лошадь, которая не пройдет медицинский осмотр, пусть она хоть умирает и нуждается в помощи ветеринара, не может спуститься с корабля — она все равно что труп. Из-за нее и другие животные тоже не сойдут на берег. Поэтому дрессировщики скорее под покровом ночи сбросят ее в море и сделают вид, будто ее вообще не было, чем признают, что она больна или умерла от болезни», — в один голос утверждали члены экипажа.
Люди до поздней ночи курсировали между палубой «В», где находились клетки с животными, и банкетным залом, где собрались русские, чтобы проверить слухи, ими же и распущенные. Но слухи были, кажется, всего лишь слухами. Опустилась глубокая ночь, но ничего так и не случилось. Когда все члены цирковой труппы, до того активно пившие водку и распевавшие песни, разошлись по своим помещениям, тайгоны тоже понемногу успокоились.
Отперев дверь в каюту, я увидел брата, спавшего лицом к стене. Я не хотел его будить, поэтому не мог пересказать ему слухи, ходившие по кораблю, — о цирковой труппе и лошади. Я вошел и, тихо притворив дверь, присел рядом с ним. Я смотрел на его сутулую спину, на сильно поредевшие и поседевшие волосы. С одной стороны, когда брат вернулся, я успокоился, с другой — по-прежнему чувствовал себя одиноким. Глядя на него, я не мог избавиться от странного ощущения, словно я вижу старую лошадь, неуклонно теряющую силы. Наблюдать, как он волчком крутится по всему судну, было легче. Я лег, прижавшись к спине брата. Она была теплой.
— Спасибо за то, что вы вернулись, — прошептал я. — Больше ни о чем не беспокойтесь, вам достаточно просто быть рядом. Теперь все нормально. Все нормально.
Я проснулся от влажного дуновения. Ночь была настолько тихой, что пугала меня. Совершенно не чувствовался ход корабля. Казалось, что я плаваю в вакууме. Я поднялся и включил свет. Брата, лежавшего до сих пор рядом со мной, не было видно; дверь каюты была распахнута настежь. Сквозь нее в помещение врывался насыщенной влагой воздух. Потом словно какая-то сила повлекла меня, и я вышел на палубу, где дул прохладный, сырой ветер.
Море скрылось за толстым покрывалом тумана. Туман был настолько густым, что очертания предметов растворялись уже на расстоянии вытянутой руки. В поисках брата я обшарил все уголки корабля, пробираясь на ощупь сквозь белесую хмарь, — но безуспешно. Я не знал, куда он мог еще пойти. Все вокруг тонуло в плотной пелене. Спустившись на палубу «В», я остановился как вкопанный.
В дымке проступили нечеткие контуры западных дверей, и там же показался силуэт лошади, подвешенной на кране. Все четыре ноги ее были связаны, в пасть вставлены удила, она отчаянно мотала головой, не оказывая никакого иного сопротивления, — она явно была еще жива.
Слухи оказались верны. А ведь я считал, что это просто бредовые сплетни. «Неужели они решатся бросить в море живую лошадь?» — не поверил я. Но то, что разворачивалось перед моими глазами, не являлось ни миражом, ни сном, ни иллюзией. Это была реальность.
В тумане сверкнуло показавшееся на мгновенье лезвие ножа. Вслед за этим возникла фигура мужчины. Он посмотрел в мою сторону. В его глазах промелькнуло что-то страшное. Он поднял нож и обрезал веревку. Раздался тихий всплеск. Жадный туман поглотил даже этот звук. Дрессировщики быстро покинули палубу, словно преступники, бегущие с места преступления.
Я не мог поверить тому, что только что произошло. В момент, когда взметнулось лезвие, лошадь, несомненно, была жива. Даже со связанными ногами она могла трясти головой, даже закусив удила, она могла негромко всхрапывать — она была живой. Я бессильно опустился на палубу, словно сломавшись; я не мог шевельнуть даже пальцем. Мне казалось, что стоит сделать малейшее движение, и я тоже исчезну в тумане.
В сознании вспыхнул образ лошади: она скачет по полю с путаными ногами, с уздечкой на красивой голове, срывает траву и неторопливо жует, — это та самая лошадь, чье тело скрылось в глубинах темного моря. Хотя нет, то была уже не лошадь. Это был просто корм, выброшенный в бездонную тьму. Еще не коснувшись воды, она стала куском мяса, плотью, отданной на съедение морским рыбам. Стаи угрей или рыб-саблей приплывут в момент и через секунды оставят от величественного животного лишь обглоданные кости. Они разорвут ей горло, влезут в ее внутренности и разрежут живот, затем, прогрызая дыры в шкуре, снова углубятся в плоть. Да, конечно, она была лишь куском мяса, а теперь ее скелет станет служить прибежищем для водорослей и рыб.
Молочная пелена начала окутывать и меня. Частицы тумана одна за другой проникали глубоко в мое тело, во все его органы: сердце, печень, — туман потек по моим венам. Каждую клетку моего существа методично пожирала неизбывная печаль, и она была более страшной, чем сама смерть. Я с трудом заставил себя оторваться от пола и принялся медленно подниматься по ступеням. Но, сделав несколько шагов, я снова остановился как вкопанный.
Я увидел брата. Раздирая непроглядную хмарь, он взбирался на перила лестницы, ведущей на палубу «В». Секунду спустя он уже стоял, с трудом удерживая равновесие. Я не мог заставить себя произнести ни звука, я не мог хоть как-то помешать ему.
