Мы с Санвоном и мистером Соном погрузились в микроавтобус, уже ожидавший нас. Наш корабль отплывал через два дня. Обычно отплытие планировалось на следующий день после прибытия в порт, но мистер Сон объяснил, что отправление «Дон Чхун Хо» во Владивосток переносится на один день. Когда мне требовалось что-то разъяснить, то эту обязанность обыкновенно брал на себя не Санвон, а мистер Сон. Что до Санвона, то он был очень занят тем, что отвечал на бесконечные телефонные звонки или сам постоянно звонил куда-то.

Микроавтобус выехал из города Хуньчунь и направился в сторону Яньцзи. Яньцзи. Название города промелькнуло в голове и сразу отозвалось вереницей воспоминаний о событиях, связанных с ним. Я сам не заметил, как мыслями вернулся в день свадьбы брата. Свадьбы, которая представлялась мне такой смешной и нелепой. Я вспомнил танцующих на помосте гостей, толпу, где нельзя было разобрать, кто есть кто, и общие танцы, когда каждый плясал, как умел. В то время я даже представить не мог, что когда-нибудь вернусь сюда. Я просто радовался тому, что женитьба моего брата, который медленно проваливался в безумие, подарит мне свободу. Я боялся, что этот скоропалительный брак расстроится и мне скажут вернуть девушку обратно, поэтому даже сейчас я горел желанием как можно быстрее покинуть Яньцзи.

Мы въехали в город. Я лишь сутки назад покинул Сокчхо, поэтому и теперь ощущал себя, словно прибыл в один из провинциальных городков Кореи. Возможно, такое чувство возникло под влиянием многочисленных надписей на корейском, красовавшихся в верхней части вывесок. Кафе «Ынха», «Центральная баня», салон «Русский массаж», «Питер Чу — съемка свадебных мероприятий», Вольница выпускников факультета «Красота и хирургия», супермаркет «Сестры», дом «Пять мошенников», парикмахерская «Побэдонибаль», «Ю — четвертая форма» — эти и множество других надписей, о содержании которых можно было лишь гадать, проплывали за окном микроавтобуса.

Как только мы очутились в Яньцзи, я отправился на встречу с предпринимателем, занимавшимся продажей женьшеня. Он рассказал, что в последнее время стало популярным сжигать древние леса на горе Чайбаньшань, чтобы выращивать женьшень подсечным земледелием. Ужин начался рано и продолжался долго. Всякий раз, когда кто-то поднимал рюмку, все остальные с громким криком: «Конбэ!»^[35] — опрокидывали в себя свои порции. Расправившись с блюдом, напоминавшим корейский чжонголь^[36], мы перешли в дом, где жарили шашлыки. Побыв там какое-то время, мы переместились в норябан, где наше застолье продолжилось. Водка была крепкой — я быстро опьянел.

Комната в норябане оказалась настолько просторной, что в ней могли бы разместиться тридцать человек, и еще место осталось бы. Чуть погодя пришли девушки — по одной на каждого гостя; стол был заставлен бутылками с пивом и закусками. Некоторые мужчины потягивали пиво, другие танцевали, неприлично близко прижимая к себе девушек. Мы поочередно горланили корейские песни, песни чосончжогов, китайские песни. Каждый раз, когда песня заканчивалась, кто-нибудь тут же провозглашал новый тост. Пол стал грязным от пива, лившегося через края бокалов, и ореховых скорлупок. От непрекращающихся песен и выпитого алкоголя меня тошнило. Я тихо поднялся со своего места и выскользнул из здания.

Я вышел на улицу, но пойти было некуда. Сев перед входом, я принялся оглядываться по сторонам. Повсюду сверкали вывесками норябаны, кафе, массажные кабинеты. Можно было подумать, что жители города только и делали, что ели, пили, пели и ходили на массаж. На вывеске над очередным норябаном была изображена девушка, и на секунду мне померещилось, что с рисунка на меня взирает жена брата, надевшая ханбок^[37]. Я снова посмотрел на нее. Ее голову украшал венок из цветов; на картинке она, стыдливо опустив глаза, отвечала на вопрос распорядителя церемоний. Я сознавал, что меня до сих пор, как магнитом, тянуло к хёнсу. Но поверх ее милого образа наслаивалось призрачное лицо брата. Тряхнув головой, я прогнал навязчивые видения.

— Что, перепил чуток? — Санвон, пошатываясь, подошел ко мне.

Я ничего не ответил и молча вытащил из кармана сигарету. Когда он присел рядом, я прикурил ему сигарету и затянулся сам.

— Вероятно, к концу недели все будет готово. Я не знаю, почему ты все-таки решился принять мое предложение, но раз пошел на это, то работать надо будет как следует, ясно?

Я лишь кивал, как китайский болванчик. Тут Санвон притянул меня к себе и обнял за плечи. Затем он отвел взгляд и, уставившись в невидимую мне точку, начал заплетающимся языком рассказывать:

— Ты знаешь, что ни в коем случае нельзя показывать, если ты стал тайгоном? Знаешь, что? Страх. В момент, когда я выкажу страх, его увидят другие люди, и тогда я пропал. Если тебе больно, ты лжешь, что не чувствуешь боли, если опьянел, ты лжешь, что ты трезв как стеклышко, даже если ты умер, лги, что ты жив… Ты понял, что это за работа? До того, как твой страх обнаружат, ты должен раздавить его. До того, как его обнаружат…

У меня создалось впечатление, что Санвон говорил все это не мне, а самому себе. Он как заведенный твердил: «До того, как обнаружат», а потом вдруг встал и, широко размахивая руками, поплелся обратно в дом, напевая на ходу незнакомый мне мотивчик. Неизвестно почему, но в эту минуту Санвон показался мне бесконечно одиноким человеком. Посидев еще немного, я вернулся к своим спутникам. Уже через пару минут я сидел в обнимку с предпринимателем, торговавшим женьшенем, и распевал с ним хором неприличные песни. Слова Санвона помогли мне понять, как жить дальше.

Сколько сочжу мы выпили, сколько прошло времени — я не имел ни малейшего представления об этих вещах. Я помнил лишь, как из норябана мы потащились куда-то еще, как наконец улеглись и как к нам пришли женщины; как меня выворачивало наизнанку и как я долго сидел, уткнувшись головой в мусорное ведро, и прощался с содержимым своего желудка. В каюте было не продохнуть из-за перегара и въевшихся в стены помещения запахов специй. Я чувствовал, как кто-то тянет меня за руки и несильно бьет по ноге. Мне чудилось, что я отправляюсь в очень далекое место.

Передо мной лежала огромная черная сумка, в которой мог свободно поместиться взрослый человек. Она выглядела как обычная поношенная сумка, но внутри у нее имелось множество потайных карманов. Под молнией скрывалась еще одна молния, а в кармане прятался еще один карман. Это был лабиринт, обман, и это же был залог нашей безопасности.

— Нет уж, тебе и этой хватит. А то разве годится, чтобы новичок ходил с сумкой больше, чем у профи? — шутливо заметил Санвон, бросая в мою сторону доверху забитую сумку.

Молча приняв свою ношу, я посмотрел на имя, наклеенное сбоку; оно показалось мне незнакомым. Ли Юнхо. Словно название вещи, не имеющей ко мне никакого отношения. Сухое и холодное наименование — ни жизни, ни цвета.

Упаковывание началось на складе и продолжилось в офисе. На складе вместе с различной сельскохозяйственной продукцией хранились швейные машинки, компрессоры, вакуумные прессы и другие механизмы подобного рода. Санвон отправил мешок с кунжутом на самое дно сумки. Внутрь него он сунул таблетки виагры. Следуя его примеру, я тоже спрятал в пакете с кунжутом сотню таблеток синего цвета.

— Не поймают?

— Что ты так беспокоишься из-за сотни таблеток? — огрызнулся Санвон и застегнул молнию.

Я чувствовал себя робкой девицей с копилкой потаенных страхов. Когда я застегнул молнию, сумка снова стала казаться пустой. В потайной карман я аккуратно положил друг на друга четыре бутылки ликера и десять блоков сигарет. Ликеры были самого высокого качества и стоили сотни тысяч вон. В маленький карман с молнией на самом верху сумки я убрал упаковки с лекарствами. Названия у них были примерно одинаковые: бунбульнабмёнпхён, бунгинабфгёпхён, анбинабдонмхён… Я снова забеспокоился, словно нерешительная девица.