Стоя под лагерстремией, на том месте, где был захоронен прах матери, я наблюдал за тем, как светает. Тьма уходила постепенно, но в какой-то момент ее вдруг не стало вовсе. Надо было уйти до того, как проснется брат. Я не был уверен, что, увидев брата с девушкой, я найду в себе силы уехать. Вытащив сигарету, я зажал ее губами, но из-за ветра прикурить не получалось. Только несколько раз чиркнув зажигалкой, я с трудом сумел зажечь огонек. Я глубоко затянулся и с силой выдохнул дым в сторону лагерстремии. Живот кольнуло острой болью.

— Если курить на пустой желудок, то можно его испортить, — тихо сказал кто-то.

Это была девушка. На миг мне почудилось, что я встретил призрака. Она не смотрела на меня, ее взгляд был направлен на цветущие заросли.

— Это номер телефона моей подруги. Если возникнут какие-либо трудности, позвоните ей. Просто передайте ей, что Хэхва живет хорошо.

Она вручила мне листок бумаги, аккуратно сложенный пополам. На краткое мгновение ее рука коснулась моей. Мне показалось, что стук моего сердца разносится в воздухе, как набат. Я считал, что мое тело умерло вместе с матерью. Но девушка всего лишь одним легким прикосновением заставила меня осознать тот факт, что мое сердце все еще бьется, а кровь бежит по венам. Благодаря одному легкому прикосновению я почувствовал себя рожденным заново.

Я осторожно взял ее руки в свои. Я ни о чем не думал, мне просто хотелось сделать так. Даже больше: мне казалось, что если я не сделаю этого, мое возродившееся тело вдруг застынет и умрет. Она не отняла руку.

Мне мечталось, чтобы все, заключенное во мне, передалось ей через кончики наших соприкасавшихся пальцев: гулко бьющееся сердце, бегущая по жилам кровь, дрожащее тело, горячее дыхание. Тогда мне не пришлось бы отправляться в Китай. Я так яростно желал остаться рядом с ней, но это было напрасное желание. Рука девушки, выскользнула из моих ладоней, как песчинка, как вода, как время. Она стояла, сцепив руки, и смотрела на меня.

— Простите, что уезжаю, оставляя вас одну, — это было единственное, что я мог сказать.

С трудом выталкивая слова, я не отрывал взгляда от ее миниатюрных ладоней, только что лежавших в моих руках. Она ничего не ответила. Лишь в уголках ее губ показалась легкая улыбка.

Девушка, развернувшись, направилась к дому. Я остался стоять под лагерстремией и наблюдать, как она заходит внутрь. Я простоял так довольно долго. Даже после того, как дверь закрылась, образ девушки продолжал жить у меня перед глазами.

Я сел на первый автобус, отправлявшийся в Сокчхо. Скорей всего, это был именно первый автобус, потому что внутри я увидел лишь пожилую супружескую пару и несколько молодых ребят, отправлявшихся за город спасаться от жары, остальные места были свободны. Я занял место под номером девять и, низко опустив спинку сиденья, попробовал уснуть. Но хоть я и не спал всю ночь, сон не приходил. Стоило мне закрыть глаза, как разнообразные картины начинали вспышками мелькать под опущенными веками. Они не исчезали, даже если я снова открывал глаза.

Мне казалось, что я проспал всего ничего, однако автобус уже проехал Каннын и теперь подъезжал к городу Янян. Мельком глянув на море, простиравшееся за окном автобуса, я опять смежил веки. Это море еще успеет наскучить мне в будущем. Мне предстоял путь длиной в тринадцать часов. Через русское село Зарубино, где я должен был запастись товарами для продажи, я направлялся в китайский город Хуньчунь. Это было все, что я знал. Впрочем, другого знать и не надо было.

Выйдя из автобуса, я отправился прямо в порт Сокчхо. Только увидев пришвартованный за пассажирским терминалом паром, я наконец осознал, что оставил свой дом.

Теперь я ехал в Китай. Но страха не было. Какие бы страшные бури мне не грозили, я все равно преодолею шестьсот километров морского пути и попаду в Китай. Поглаживая лежащий в кармане листок бумаги, переданный мне девушкой, я укрепился в принятом решении. Мы с ней разделили между собой, словно секрет, имя ее подруги.

Я смотрел на море, ширившееся за гаванью бесконечным простором. Высоко над морем плыло похожее на клочок ваты белое облако. Я увидел, как на самом его верху распускается белый цветок. По неизвестной причине цветок напоминал мне чье-то лицо.

6

В конце концов он ушел. Собирался уйти, даже не попрощавшись. Ускользнуть еще до рассвета, намеренно выбрав время, когда муж спал, и отправиться в далекий Китай. В то время как все остальные стремятся и не могут сбежать оттуда, он добровольно едет в эту беспокойную страну.

После того как умерла мать, мы с мужем жили лишь ожиданием возвращения его младшего брата. Ее смерть была слишком неожиданной. Я долгое время не могла прийти в себя, как если бы меня ударили дубовой битой прямо по голове. Я постоянно плакала. У меня было такое чувство, словно я потеряла единственного ребенка, словно у меня парализовало половину тела, моя душу болела, а сознание было как в тумане. Если бы от моих слез исчезла эта страшная пустота и вернулась мать, я бы охотно проплакала и сто дней. Однако я не могла позволить себе просто сидеть и рыдать. Теперь у меня был муж, который лежал рядом, устроив свою голову на моих коленях, напоминая мне ребенка с ослабленным иммунитетом. Если бы я не взяла себя в руки, то он, наверно, так и не смог бы оправиться от своего горя. Поэтому я собралась с силами и привела в порядок тело и душу, которые уже вынесли все страдания, какие могли вынести.

После летнего солнцестояния началась настоящая жара, и если приток клиентов в ресторане можно считать счастьем, то наше счастье пришло вместе с ней. Когда работаешь, легко не думать о плохом. Даже к мужу, который все еще временами принимал отрешенный вид, постепенно возвращались силы. На закате мы с ним садились под лагерстремией и наблюдали, как заходит солнце. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я пела ему песни или рассказывала истории, услышанные в детстве. И в его руки, заботливо ухаживавшие за птицей и огородом, тонким ручейком потекла сила.

Я вытащила чашу с цветочным узором и, налив туда воды, отнесла ее под лагерстремию. Это была та самая чаша, которую так любила мать. Облетевшие с кустов цветы медленно плавали внутри чаши. Порой, когда я тосковала по матери, я садилась под дерево и смотрела на цветы, плавающие в чаше. Если я смотрела на них достаточно долго, то поверх моего отражения в воде постепенно начинало проступать лицо матери. Я дружески беседовала с ней, с почтением расспрашивала ее о здоровье, все — будто наша встреча произошла наяву. Она, как и раньше, рассказывала мне о цветах и фруктах или пересказывала древние истории. Здесь, внутри чаши, расписанной цветами, она всегда улыбалась. Так мать жила под лагерстремией.

Когда младший брат мужа возник на пороге с мешками продуктов, меня охватило желание похвастаться перед ним всем этим. Мне захотелось показать ему лицо матери, спрятавшейся в чаше, вновь обретшего спокойствие мужа и поле, где тот работал. Но он не дал мне такой возможности. Его сообщение об отъезде в Китай было как гром среди ясного неба, и я почувствовала, как пустота отвоевала еще кусочек моего сердца.

Позже, когда я стала вспоминать младшего брата мужа, то мне приходили на память не его узкие, колючие глаза, а худая жилистая грудь; сильная грудь, которая послужила опорой для моего ослабевшего тела. Хотя наше объятье в тот день длилось краткий миг, я живо помнила ощущение прикосновения к его твердой груди. Когда он сказал, что ему надо куда-то уехать, я почувствовала, что теряю последнюю опору. Теперь, без него, меня собьет с ног даже легкий ветерок.

В окно уже начинала проникать свежесть утра. Я заколебалась. Глядя на удалявшуюся фигуру брата мужа, я вдруг осознала, что мне хочется остановить его, удержать, хоть за руки схватить. Честно говоря, я так и не разобралась в своих чувствах: было ли среди них желание, следуя за ним, вернуться в Китай. Я тихо встала и, не включая свет, аккуратно написала на листке бумаги номер телефона Ёнок. Я подумала, что она сможет помочь ему чем-нибудь, когда он окажется в Китае. Затем я осторожно открыла дверь и выскользнула из комнаты.