Я попросил Ковальковского, как секретаря партий­ной организации, присутствовать при очередной беседе со Шкутником. Это принесло неожиданный успех. Лейтенант с искренним удивлением выслушал все, о чем спокойно, тактично, но напрямик сказал парторг. Оказывается, лейтенант думал, что на суше принят эдакий разудалый фронтовой стиль, что его небрежность, вольность в одежде придется по душе матросам. Ему казалось, что матросы будут смеяться, если он, живя в землянке, начнет драить пуговицы...

Было очень неприятно, даже обидно все это слушать. Когда-то и я мечтал плавать, но вот определили в артиллерию, которую горячо полюбил. Неужели же там, на море, свысока смотрят па нас, береговиков?.. За годы войны я не раз встречался с катерниками, подводниками. И никогда не чувствовал, чтобы к нам относились, как к «морякам второго сорта». Значит, дело не в этом! Ну что ж, жизнь научит молодого лейтенанта правильно вести себя...

Шкутник был честным парнем и слово свое сдержал. Мы с радостью видели, как на глазах менялся человек и менялось отношение к нему матросов.

А для нас в ту пору это было особенно важно! Батарея понесла столько потерь! Появлялось много но­веньких. На приглядывание, «притирки» друг к другу просто не хватало времени. Боеспособность же находи­лась в прямой зависимости от того, насколько слаженно будут работать малознакомые с нашей жизнью люди. Наш «завод», так назвал когда-то батарею полковник Алексеев, всегда должен быть отлажен, как часовой ме­ханизм. Но не так-то просто заменить в этом механизме людей, подобных Вениамину Кошелеву, опытных, на­дежных, проверенных боем...

В «Красном флоте» появились откровенные и правдивые статьи о положении на нашей батарее, прославлен­ной к тому времени на всю страну. Корреспондент написал и про разбор, и про то, как нам попало, и про требования, предъявляемые войной: не повреждать, а топить корабли врага. Эти статьи, признаться, задели мое самолюбие. Тем более что иные начальники неправильно восприняли их. Таков был подполковник Плаксин, очень напоминавший убранного с полуостровов Долбунова. В самом непринужденном и даже ласковом тоне Плаксин считал уместным по всякому поводу напоминать нам об угрозе генерала, о перспективе попасть на юг или на Муста-Тунтури, о мешке с сухарями и прочем. Про подобные «шуточки» прознал полковник Алексеев. Не знаю, о чем он говорил с Плаксииым, но меня отругал за то, что проявляю мало самостоятельности и обращаю внимание на всякие мешающие воевать глупости.

Легко сказать «не обращай внимания на глупости», когда соседа от командования отстранили и такая же угроза висит над тобой. Быть ли мне на батарее, решит первый значительный бой. Я ждал этого боя и изводил себя осточертевшей шуткой о мешке с сухарями.

Бой пришел внезапно, как и все остальные. От прежних он отличался лишь тем, что дымовые завесы ставили уже не три, а шесть гидросамолетов. Конвой — транспорт и сопровождающие его катера и тральщики — находился от нас в 150 кабельтовых, когда гидросамолеты выпустили завесу в шесть ярусов. К тому времени и береговые пункты дымопуска так надымили, что мы перестали видеть даже самые высокие сопки на противоположном берегу. Что уж тут говорить про дым корабельных труб? Мы не могли обнаружить никаких его признаков. Теплопеленгаторная станция тоже не ощущала цели.

С шести направлений шли на батарею в звездный налет фашистские бомбардировщики. Шесть групп «юнкерсов». Тактика прежняя: часть — на подавление зениток, остальные — для удара по батарее. Но теперь и мы изменили тактику. В нашем распоряжении стало больше зениток. Они четко распределили между собой функции — одни работали на самооборону, другие прикрывали нас. Зенитки, выделенные для нашего прикрытия, молчали до поры до времени. Они вступят в бой в минуту прямой угрозы с воздуха.

И пошло, как всегда: бомбежки, зенитный огонь, стук пулеметов, еле слышный треск винтовок, грохот разрывов вражеских снарядов и ожидание. Выдержка и ожидание... Мы ничего не видели. За морем, скрытым сплошной белой мутью, следили десятки глаз, десятки биноклей и стереотруб, мощные дальномеры и прицельные трубы наводчиков. За обстановкой на море наблюдал со своего командного пункта и Сергей Иванович Кабанов. Он слышал по прямому телефонному проводу каждое наше слово, все наши команды и переговоры, слышал и скрипучий голос Плаксина, на которого я старался теперь по совету полковника Алексеева «не обращать внимания». В разгар бомбежки и артобстрела Плаксин, на­ходившийся далеко от нас, в полной безопасности, хихикнув, произнес:

— Федя, не забывай обещанного генералом!

Я смолчал. От напряжения слезились и болели глаза. То и дело повторял два слова: «Смотреть внимательно!» Раз началась бомбежка батареи, значит, корабли противника вышли на самый опасный участок своего маршрута.

Гидросамолеты крутились уже над входом в залив Петсамо, старались повыше поднять дымовую завесу.

Чуть правее мыса Ристаниеми в завесе образовались окна, и тотчас Глазков возвестил:

— Правее Ристаниеми транспорт!

Мгновенно я сориентировал батарею, и мы открыли огонь. А в телефонной трубке в эту трудную, напряженную минуту снова заскрипел тот же Плаксин:

— Смотри, не забывай про Муста-Тунтури...

— Сухари готовы! — закричал я и крепко, от души выругался.

«Скрип» прекратился, а у меня замерло сердце: сорвался все же, не выдержал. Но тут же услышал баси­стый смех генерала.

Поддержка поддержкой, однако все зависит от исхода боя.

Корпус судна показался в просвете завесы всего на мгновение. Не зря мы столько тренировались — первый же залп поджег транспорт.

Гидросамолеты развернулись на 180 градусов. Выпуская белые хвосты дыма, пошли по кругу, маскируя горящий транспорт и идущий в небо черный дым. Им уда­лось закрыть белой пеленой громадное пожарище. Батарея продолжала бить вслепую по площади, где находился транспорт, начала ставить плановый огонь по его маршруту. До нас докатился гул большого взрыва — мы решили, что транспорт взорвался.

Лопоухов во время боя сбил самолет. А у нас беда — вражеские бомбы попадали в район четвертого орудия. С командного пункта мы видели, как над орудием Игум­нова поднялись бревна. Связь с ним прекратилась. Радист Коробейников безуспешно пытался вызвать четвертое по радио.

После взрыва на море мы прекратили огонь. Если даже транспорт и не потоплен, стрелять нет смысла: времени прошло достаточно, чтобы весь конвой добрался в залив Петсамо. Я побежал на четвертое орудие.