Позже, в госпитале, Ковальковский узнал подробности происшедшего.

Очнувшись после удара взрывной волны, сержант попытался встать, но не смог. Пятку правой ноги ему ото­рвало вместе с частью ботинка. Вполз во дворик. Все в огне. Пламя подошло к снарядной нише и лижет снаряды. Тушить, тушить! Иначе орудие взлетит на воздух. Он полз, натыкаясь на обгорелые трупы товарищей Ладони рук покрылись пузырями, горела одежда. До­брался до снарядной ниши, начал кататься по дворику, пытаясь сбить с себя огонь. Снова потерял сознание.

В пекле возле готовых взорваться в любой миг снарядов его и нашли товарищи...

Теплопеленгаторная станция потеряла цель. Мы ставили теперь огневую завесу у входа в порт. Бой стихал. Ушли самолеты, смолкли вражеские батареи. Только клубы дыма долго держались над морем. Что за ними, где суда, прошли они или нет?

В этом бою мы потеряли Вениамина Михайловича Кошелева, Владимира Петровича Зацепилина, Афанасия Семеновича Стульбу и Колю Курочкина, славного нашего романтика. В тяжелейшем состоянии находится Тюлюбаев, не пожалевший себя ради спасения орудия.

Бой показал, что противник ищет новые способы подавить нас. Постановка дымовых завес гидросамолетами— новое в его тактике. Уплотнился и артиллерийский огонь, сочетаемый с одновременными ударами с воздуха. Мы уже знали, что на мысах Крестовом, Нуураниеми и Ристаниеми стоят четырехорудийные 150-миллиметровые батареи, а с мыса Девкин против нас действует 210-миллиметровая батарея. Из боевых порядков артиллерийских частей, стоявших в районе хребта Муста-Тунтури, нас обстреливали 280-миллиметровые орудия. Иногда в борьбу вступали и полевые орудия противника.

Зенитные батареи Лопоухова и Крячко успевали вести огонь лишь для самозащиты от специально выделяемых против них групп самолетов. Другие самолеты, недосягаемые для наших пулеметчиков на высоте двух тысяч метров, могли в это время безнаказанно бомбить нас.

Командующий Северным оборонительным районом, обеспокоенный потерями, выделил нам в помощь еще две зенитные батареи — 76-миллиметровую Яковлева и 37-миллиметровую Павлова.

Уже после войны я узнал, что командование военно-морских сил фашистской Германии неоднократно и настойчиво требовало уничтожить русские батареи на полуострове Среднем. Вначале был разработан план десантной операции «Визегрунд». Но он провалился в результате активных действий советской пехоты и флота на этом театре войны. Потом ту же задачу поставили перед артиллерией и авиацией. Нам все труднее было выстоять. Мы теряли лучших своих товарищей, но вы­держивали все и сохраняли боеспособность.

Так складывались события в начальный период войны. 1943 год резко отличался от предыдущих. Позади — разгром фашистов у стен волжской твердыни. Наши силы окрепли, и противник уже вынужден вести счет ресурсам. На этом этапе войны было дороговато устраивать ежедневно комбинированные налеты из-за проводки одного-двух судов, да еще с сомнительным итогом боя. Немцы снова вернулись к идее перевозки грузов в Петсамо на малых судах, способных пробираться вдоль противоположного берега. Снова появились самоходные баржи, хорошо маскирующиеся на фоне черной береговой полосы, обнаженной отливом.

Мористее нас, на высоте 200, находился пост служ­бы наблюдения и связи (СНИС), просматривавший некоторую часть залива, недоступную для наших сигнальщиков.

Снисовцы раньше нас обнаружили проецирующуюся на воде самоходную баржу. Мы увидели ее только на подходах к Ристаниеми, когда баржа на время отдалилась от берега. Дали залп. Баржа тотчас скрылась за мысом.

— Видел баржу? — спросил я, позвонив Соболевскому.

— Ничего не было!

— Баржа показывалась. Но ты сидишь ниже меня...

Так случалось не раз.

Однажды из залива Пеуравуоно вышел сторожевой катер и направился к Петсамо. Солнце склонилось к горизонту и снова стало подниматься. У батарейцев часы отдыха; спали, как всегда, не раздеваясь.

Подойдя к нам на 120 кабельтовых, катер повернул на 90 градусов и пошел в море. Через несколько кабель­товых он лег на обратный курс. Дежурный разбудил меня и доложил об эволюциях катера. Я приказал продолжать наблюдение и, если катер пойдет на сближение, объявить боевую тревогу.

Но катер продолжал с непонятной целью крутиться на море, не приближаясь к нам. Создавалось впечатление, что он дразнит нас или провоцирует открытие огня.

Позвонил командир дивизиона, спросил, почему не стреляем.

— Зачем? — удивился я.

— Немедленно открыть огонь!

Прогремел залп. Увидев вспышки, катер сразу лег на обратный курс. Расстояние большое, снаряд до этой маленькой цели летел больше минуты, катер успевал уйти вправо. Мы схитрили и следующий залп дали с учетом повторения маневра. Снаряды упали возле катера. Он быстро ушел. Командир дивизиона рассердился: не потопили!

А мы уже определенно решили: катер нарочно вызы­вал на себя огонь с предельной дальности, чтобы точнее засечь батареи и определить их возможности. Соболев­ский, которому тоже приказано было открыть огонь, катера вообще не видел и не мог видеть. Я уже говорил, что 221-я находилась значительно ниже нас над уров­нем моря. При наблюдении такой небольшой цели, как катер, эта разница давала себя знать.

Командир дивизиона доложил генералу о плохой стрельбе, и нас с Соболевским вызвали на разбор в штаб бригады морской пехоты.

На батарее вместо меня оставался новый помощник лейтенант Вячеслав Зайцев, — Володя Игнатенко ушел командовать другой батареей. Неуклюжими шутками я старался скрыть тревогу. Просил в случае чего прислать на гауптвахту сухарей.

Вихрастый рыжеватый Зайцев утешал, как мог.

— Вернетесь, — уверял он. — Командира в такое время на губу не отправят. Накажут как-нибудь иначе, без отрыва от батареи...

Оседлав лошадок, мы тронулись в путь. Я откровенно трусил. Борис казался спокойным. Он считал, что в худшем случае нас пошлют на один из южных фронтов. Я кипятился, досадуя, что многие не поймут, каково бить по вертлявой подвижной цели на расстоянии более 20 километров! Не поймут и наших неудач с самоходными баржами, идущими у самого берега!