Первый признак всякой нашей удачи — ответный огонь врага. Он с остервенением набросился на наши позиции. Мы замолчали. Конечно, временно. Тогда враг переключился на прожектора. Но тактика Шубина и проста, и хитра, и даже коварна: гаснет один луч, загорается другой. Противник не успевает пристреляться и не может уловить закономерности в чередовании лучей. То ли погас луч после попадания в прожектор, то ли это маневр. Как артиллеристы, мы отлично понимали состояние врага: не стрельба, а нервотрепка. Для такого маневра Шубину надо не только хорошо владеть собой, но и отлично обучить людей в роте, блестяще натренировать их.

В начале этого боя Шубину приходилось туго. До кромки тумана всего 40 кабельтовых. Упрется луч в сизую стену — и конец... Но он хорошо изучил тактику фашистов, был удивительно спокоен, терпелив.

Мы тоже напряжены до предела. Даже Покатаев, привыкший шутить во время боя, сегодня молчал. Мы чувствовали, подожженный транспорт не одинок, цель будет, должна быть!

На второй транспорт нас навела теплопеленгаторная станция. Игнатенко, поддерживающий связь с ТПС, обрадованно сообщил: на пеленге 239 очень большая цель.

Не видно ни зги, но координаты цели известны. По заранее отработанному плану мы с Соболевским и Захаровым поставили мощную подвижную заградительную завесу. Через такую завесу не пройти. Перед капитаном выбор: либо рискнуть, полезть под огонь, пойти почти на верное самоубийство, либо повернуть назад.

Через пять минут ТПС потеряла цель. Значит, отвернули, отказались пока от попытки прорыва.

И тут неожиданно для противника, да и для нас, переменилась обстановка. Наши снаряды разогнали, вернее, разорвали туман. Подувший с востока ветерок по­гнал порванную завесу на вражеский берег. Открылось море. Вот когда стало вольготно прожектористам! Луч достает до бухт и мысов той стороны. Есть где поискать, пошарить!

Но именно в этот столь благоприятный момент позвонил начальник штаба дивизиона Уваров и приказал выключить прожектора.

— Почему?!

— Должны быть «маленькие».

— Ясно. Шубин — рубильник!

Все разом погасло. На море стало до жути темно. Батареи противника немедленно прекратили огонь.

— Там должны быть наши торпедные катера, — почувствовав немой вопрос окружающих, пояснил я.

Морозная ночь. Стужа проникает в открытые смотровые щели боевой рубки. Но отойти нельзя ни на секунду. Если флот послал сюда катерников, дело пахнет большой добычей.

Разрешаю командирам орудий отпустить часть матросов на перекур за орудийные дворики.

Вестовой Степушонок по-своему воспринимает приказ: приносит мне набитую табаком трубку и шубу. «Давно пора», — ворчу я, довольный сообразительностью вестового. Возня с трубкой на минуту отвлекла от смотровой щели. Закурив, услышал голос наводчика кошелевского орудия Николая Курочкина:

— Товарищ командир, у Ристаниеми пожар...

Взглянул в стереотрубу. В бухточке за мысом что-то горит, но пока неясно: на воде или на берегу.

— Вот и фрицы греются! — рассмеялся Покатаев.

— Мало им дали... — откликнулся строгий и деловитый во время боя Кошелев.

— Добавим? — слышу хитроватый возглас командира четвертого орудия Игумнова и, кажется, вижу, как ухмыляется этот рыжеватый, очень подвижной сержант.

Перекличку приходится прервать,

— Смотреть внимательно! Это не костер. Видите отражение в воде?..

Огонь за Ристаниеми озаряет все большее пространство. Мы четко видим отражение на воде кормы транспорта. Об этом докладывают и наводчики, и сигнальщики. Звоню в дивизион Уварову, прошу разрешения включить прожектора.

Нельзя! Где-то там, во тьме, затаились наши. Подстерегают добычу или, может быть, высадили разведчиков и теперь дожидаются их сигнала. Приказано добить врага без помощи прожекторов.

Стреляем экономно, лишь вторым орудием. Первый снаряд падает с перелетом и зажигает что-то на мысу. Второй — вздымает огромный столб воды, ясно проецируемый на фоне горящего транспорта. А третий — прямо в транспорт, прямо в огонь. И тут же — взрыв. Пламя ослепило пас на расстоянии десятка километров. На батарее все, даже юный Иван Оносов, ставший, кстати сказать, хорошим наводчиком, понимают, чем гружен транспорт: взорвались боеприпасы.

И снова с того берега нас молотят снарядами. Но мы опять молчим. Затаились и ждем.

Упрашиваю Уварова разрешить воспользоваться прожекторами, надо проверить, не ведут ли немцы спасательных работ! Уваров спрашивает, где наши катера.

— Не вижу и не слышу...

— Светите. Но только левее Ристаниеми.

Луч прожектора шарит по морю. Транспорта нет. Очевидно, затонул. Вновь вступает в телефонную перекличку Кошелев и тут же по-деловому поправляет:

— Взорвался и затонул.

— Есть кормежка для трески, — подает реплику По­катаев.

Игумнов, а за ним усатый красавец великан Косульников, командир третьего орудия, обещают «добавить, если мало».

Я опять обрываю перекличку: нельзя отвлекаться. Шубину приказываю медленно вести луч влево. Коман­диров орудий спрашиваю, как у них со снарядами? У всех, кроме Покатаева, остались только полубронебойные. Стрелять такими по транспортам мало смысла: они пробивают борта навылет и разрываются в воде. Нам же нужны разрывы на самом судне, мы должны не пробивать корпус, а зажигать его.

До снарядных погребов — 300 метров, их надо пробежать под обстрелом. Подносчики уже бросились за осколочно-фугасными. У Покатаева два снаряда еще в за­пасе.