Пусть не возникнет ложное представление, будто мы ершились при всяком требовательном подходе начальников, стоявших на промежуточной лестнице между нами и генералом. Нас раздражало другое. Раздражали ненужные, лишние ступеньки, функционалы, не только не участвовавшие в организации боя, по своими наскоками, стремлением отличиться и как-то утвердить свое существование, мешавшие делу. Кстати, они потом исчезали, так и не успев утвердиться. Так было, например, со штабом полуостровного сектора береговой артиллерии.

Помимо штаба дивизиона, роль которого ощутимо возросла с появлением новых батарей и переносом КП в район боя, существовал еще начальник артиллерии полуостровов. Он координировал действия всей артиллерии — и морской, и армейской. Должность эту занимал полковник Алексеев, под началом которого мы отлично работали. Но вот в угоду старой довоенной схеме неожи­данно появился еще один начальник — комендант сектора береговой обороны. «Бумажная атака усилилась!» — горько острили у нас. Нам этот штаб казался ненужным, и генерал Кабанов действительно вскоре расформировал его. Но пока сектор существовал, ему надо было что-то делать. В боевое управление он, к счастью, не вмешивался. Зато в промежутках между боями усиленно «инспектировал» и занимался «разносами». В этом ненужном штабе имелся и комендант, назовем его подполковником Долбуновым. После описанного тяжелого боя он прибыл на позицию второго орудия, столь пострадавшего накануне. Людей в то время не хватало не только для приборки территории, а и для ремонта техники. Но коменданта интересовало не боевое состояние орудия, не то, в какой помощи мы нуждаемся (всем этим с практической пользой для нас занимались генерал Кабанов и начальник штаба Туз). Коменданта беспокоил лишь внешний вид орудийного дворика, где еще не просохла кровь погибших. Не будь рядом житейски мудрого и выдержанного Виленкина, который умел всех нас сдерживать, я, наверное, натворил бы бед, разговаривая с таким «инспектором». Но все обошлось благополучно. Комиссар умел отвлекать нас от подобных мелочей.

Однако существовали еще и внутренние мелочи, с которыми нельзя было мириться.

Ишин третировал Володю Игнатенко. Володя потребовал, чтобы мы раз и навсегда рассудили их и помогли наладить нормальные деловые взаимоотношения. Дико как будто звучит: командир огневого взвода третирует помощника командира батареи, которому обязан безоговорочно подчиняться. Есть устав, строго определяющий характер их отношений. Но Ишин нагло и хитро нарушал устав, а меня, как командира, норовил поставить вне конфликта: он утверждал, что я поддерживаю Игнатенко, как своего выдвиженца. Игнатенко действительно был моим выдвиженцем. Это был отличный помощник командира и смелый воин. Ишин не мог смириться, что «его должность» занял «пришлый» Игнатенко, лейтенант, да еще без ордена. Я пытался урезонить Ишина. Говорил ему слова и высокие, и сердечные, и строгие. Все бесполезно. Ишин был искрение убежден в своей правоте. Орден он получил за дело, но испытания славой, хоть и небольшой, не выдержал.

А сам я? Критически ли я смотрел на себя, занимаясь хотя бы такими случаями, как конфликт чванливого Ишина с Володей Игнатенко? Вспоминая о прошлом, трезво оценивая свое поведение, с болью думаю о своих ошибках. А тогда? Осуждая Ишина или своенравного командира дивизиона, умел ли я строго взвешивать и свои поступки?.. Нет, не умел. Хотя и Виленкин, и другие старшие товарищи не раз наталкивали на это.

Любил нашу батарею и часто навещал нас начальник артиллерии Северного оборонительного района полковник Алексеев. Мы тоже любили этого пожилого сердечного офицера. Матросы почтительно называли его дедом-полковником. Алексеев был общителен, весело рассказывал о невеселом, хотя бы о том, как в Ленинграде, в квартиру, где осталась его жена, попал снаряд, пробил потолок, прошел мимо кровати, пробил пол и вышел на улицу — жена даже не успела испугаться. Матросы слушали и приговаривали: «Такой должна быть жена артиллериста». Но Алексеев мог эдак добродушно, одной фразой и пристыдить человека, крепче, чем грозным разносом.

В те октябрьские дни полковник Алексеев приехал к нам после всех остальных начальников.

— Были вы у своих соседей, у зенитчиков?

Я признался, что не был. Считал, что неудобно идти к ним после случившегося, и продолжал во всем обвинять командира зенитчиков, ни в чем не хотел уступать ему. Он, как прикрывающий, должен был прийти первым. Не идет, зачем же пойду я?.. То, что речь шла об интересах боя, о победе над врагом, о жизни наших людей, — все это, как ни страшно произнести, затмила амбиция.

— Собирайтесь, — строго приказал полковник Алексеев.— Сам буду знакомить вас. Удельные князья!

Командир зенитчиков Лопоухов встретил нас у своей землянки.

— Видели этого командира? — спросил Алексеев Лопоухова.

— Впервые вижу!

— А вы его?

— Тоже впервые.

— Знакомьтесь, — мы пожали друг другу руки.— И чтоб закрепить дружбу навечно!.. После, после, — спохватился полковник, видя, как обрадованно и своеобразно мы восприняли его намек. — Когда уеду, можете и закреплять. А сейчас пойдем по батарее.

С Агапом Лопоуховым мы действительно подружились, хорошо взаимодействовали в боях, и после войны я встречался с ним как с хорошим другом.

А «проблема» с Ишиным разрешилась неожиданно и своеобразно.

8 октября на батарею внезапно прибыл командующий флотом. В этот день прекратился долгий осенний дождь и настала необычная для Заполярья теплая солнечная погода. Весь флот любил и глубоко уважал своего молодого командующего, самого молодого из адмиралов. Пожалуй, не было на флоте боевого офицера, которого не знал бы Арсений Григорьевич Головко. И не было, наверное, матроса, не видевшего своего командующего. Его встречали не только на палубах и в кубриках кораблей, не только на пирсах Полярного, не только в Доме флота, но и на береговых батареях, и в морской пехоте.

Встретив командующего на подходе к батарее, я представился и повел его на орудийные позиции. По дороге адмирал расспрашивал о жизни на полуострове, интересовался нашими хозяйственными делами, поднял потерянную кем-то подметку и, повесив на израненный куст, пошутил, что в хозяйстве сейчас все пригодится.

Навстречу нам попался старший лейтенант Ишин. Четко, как он это умел делать, Ишин отдал командующему честь. Арсений Григорьевич спросил у меня, кто этот офицер, как служит. Я сказал, что служит он посредственно: много гонора, ссорится с помощником командира батареи.