К вечеру нас начали бомбить. 12 «юнкерсов», не решаясь снижаться, сбрасывали бомбы с больших высот. 140-я под бомбежкой впервые. Но даже у новичков ни тени паники или испуга.

Уже после боя я узнал о развлечении, которое устроил себе наводчик Алексей Алексеев, хитроватый боец, слывший балагуром, по прозвищу Цыганок. Щавлев поставил возле его орудия Ивана Оносова, чтобы тот приглядывался к работе артиллеристов. В тот день «из педагогических соображений» Щавлев освободил юношу от подноски снарядов.

— Стой, смотри, все запоминай и привыкай, — нака­зывал он. — А чтобы не оглушило, пошире открывай перед выстрелом рот.

Заметив рядом с орудием юнца с разинутым ртом и почуяв, что тут можно поразвлечься, Алексеев затеял обычный розыгрыш. Сказав, что стрельба начнется не скоро, он велел Оносову взять ведро и идти на первое орудие «за сжатым воздухом». Паренек обрадовался поручению. Остряки с первого орудия вернули его к Алексееву, наказав доложить, что сжатый воздух, мол, подогревается, но для этого необходимо «ведро азимута». Словом, парню морочили голову, гоняли туда-сюда, совсем сбили с толку. Когда начался бой, упругая воздушная волна бросила Оносова наземь. Он не испугался. Вскочил и спокойно отошел в сторону. В воздухе что-то свистело, стонало. Рядом раздался сильный взрыв. В день прибытия на батарею Оносов видел, как командир орудия, обучая подчиненных, бросал шумно взрывающиеся дымовые шашки. Боец решил, что нечего бояться и сейчас: Алексеев, мол, над ним подшучивает, пугает, не надо поддаваться. Только после третьего взрыва он сообразил, что поблизости падают вражеские снаряды. Помчался к погребам, к Щавлеву, в открытую перебегая с бугра на бугор. Дальномерщик Симаков силой затащил парня в землянку. И вовремя: в нескольких метрах разорвался снаряд... Шутка шуткой, а юнец вел себя хорошо, он же впервые был под артобстрелом.

Тот день, ставший для 140-й и для меня днем боевого крещения на новой позиции, прошел удачно. Ни потерь, ни повреждений материальной части.

С тех пор мы начали регулярно бить по порту Лиинахамари и по другим пунктам, где дислоцировались штабы некоторых соединений противника, действующих на мурманском направлении. Сфера действий новой батареи сразу расширилась — мы били противника не только на море, но и у причалов.

После назначения на полуострова генерала Кабанова и организации самостоятельного Северного оборонительного района наша сила и активность значительно воз­росли. В дивизион уже входили не два-три орудия, а три береговые батареи. Третьей батареей командовал Георгий Захаров — простой, приятный человек, с которым все быстро сдружились. Давний защитник батарейцев армеец Кокорев, ныне командир дивизиона полевой артиллерии, и командир отдельной батареи Кример получили задачу постоянно подавлять работающую против нас артиллерию врага. В водах Варангер-фиорда активно действовали советские подводные лодки и торпедные катера. С катерниками удалось установить связь и отработать взаимодействие. У нас побывали командиры катеров Моль и Лозовский. Я выбрался к прославившемуся на северных морях Шабалину. Это были не визиты вежливости, а деловые встречи. Нас объединяла общая цель: наглухо закрыть все входы и выходы на Варангер-фиорде, сообща нанести врагу наиболее ощутимые удары.

Противник тоже изыскивал новые тактические приемы, новые формы боя, стремясь уничтожить нашу береговую артиллерию или хотя бы ослабить эффективность ее огня. Он развернул на побережье сеть пунктов дымопуска. Это позволяло резко уплотнить дымовые завесы, поставленные во время боя кораблями эскорта и самолетами.

Вскоре мы убедились, что фашисты серьезно готовятся к борьбе в полярную ночь. Они даже разработали тактику постановки прожекторами световых завес и ослепления наших батарейцев специальными снарядами.

А пока, до наступления полярной ночи, фашисты вели систематический массированный огонь по нашей позиции.

И все же будущее было за нами. Росли наши силы, крепла вера в победу. Положение на всем гигантском фронте менялось в пользу советских войск. Даже сюда уже доходили предвестники надвигающейся битвы на Волге. Мы понимали: назревает решающее сражение, и отправляли туда добровольцев. На защиту волжской твердыни уехал и Миша Трегубов, славный командир отделения сигнальщиков 221-й.

Так складывалась у нас обстановка осенью 1942 года.

РАСПЛАТА ЗА ЧВАНСТВО

Нашу жизнь постоянно омрачали натянутые отноше­ния с командиром дивизиона. Они не ладились не только у меня, но и у Бориса Соболевского. Мы жили сами по себе, штаб дивизиона — сам по себе. Слишком далеко он был от нас, а перебираться поближе, под бомбы и снаряды, не торопился. Штаб превращался в эдакую надстройку сбоку припёка, в лишний придаток. Не случайно, наверное, когда понадобилось отрабатывать совместную стрельбу по морской цели, управление поручили мне, а не Космачеву. Объяснялось это вовсе не какими-то моими особыми качествами, а тем, что мой командный пункт находился ближе и к батареям и к про­тивнику, был связан прямой линией и с командирами батарей, и с генералом. Воевали батарейцы, и, естественно, боевая слава доставалась только им. В мае сорок второго за потопление танкера и транспорта 221-я была представлена к ордену Красного Знамени. Получили ордена и батарейцы. У людей, стоявших в стороне от боя, это вызывало ревность к славе, наградам, к продвижению подчиненных по службе. Бывает же, что иной начальник не допускает и мысли, чтобы подчиненный имел больше наград, чем он сам... Космачев хорошо начал войну и как командир нашей батареи прославился на весь флот. На новой должности он чувствовал себя на отшибе от боевого дела, а изменить положение, видимо, не хватало решимости. Совестно вспоминать, до каких благоглупостей доводило его ущемленное самолюбие, а меня — желание отбиться от незаслуженных обид.

Звонит вдруг командир дивизиона и устраивает разнос: нет бдительности, нет службы, забыт долг перед Родиной — тысячи страшнейших обвинений. А все дело в том, что часовые беспрепятственно пропустили его по дороге, которая проходит между вторым и третьим орудием к 221-й батарее. Расстояние между орудиями, кстати сказать, 280 метров. Часовые отлично видели командира дивизиона, но задерживать не стали и тут же доложили мне. Возмущенный Космачев строго-настрого приказал прекратить подобные безобразия. Раз приказано, я постарался сделать все, чтобы подобный случай не повторился. Дня через два на той же дороге часовые второго и третьего орудий одновременно окликнули Космачева. Ему приказали остановиться, поднять руки вверх, повернуться кругом и так, несмотря на протесты, продержали с поднятыми руками до прихода начальника караула.

— Прикажи, чтобы меня беспрепятственно пропускали через позицию, — тут же позвонил он после этого случая.

— Не могу, товарищ командир. Часовой действует по уставу. Под вашим именем может пройти любой...