— Нет дисциплины, — проворчал кто-то из коман­диров.

— Наоборот! Очень хорошо, что люди радуются, — возразил Бекетов. — Есть батарея. Далеко слышен ее голос. И мне, признаться, хочется кричать «ура»...

А уж мне и подавно хотелось того же: ведь это моя первая боевая стрельба как командира батареи.

На батарее противника блеснула молния, взметнулся дым. Снаряд попал в цель.

— Пять снарядов беглым!

От вспышек выстрелов красными отблесками заиграл снег.

Когда Пасечник доложил, что приготовленный для стрельбы боезапас вышел, я приказал увести личный состав в укрытие. На всякий случай: вдруг противник все же ответит.

Пасечник и его матросы в белых маскировочных халатах быстро покинули позицию. Издалека донесся разрыв последнего снаряда. Сгустившаяся темнота закрыла и берег противника, и море.

Мы подождали минут двадцать. Гитлеровцы молчат. Значит, наши расчеты верны — ночью ответного огня не будет. Отдаю команду приступить к работе.

Бойцы быстро вернулись на позиции. Люди воспря­нули духом: воюем, бьем врага! Трактор Годиева уже подтащил к орудию сани и козлы. Слесари отдают уста­новочные болты, такелажники крепят тали, все разделись, жарко. Словно в большом порту слышны выкрики: «Вира помалу, майна, вира, вира, давай быстрее, майна, быстро крепить...»

Орудие уже на санях, Годиев сам садится на трактор, он любит трактор и говорит, что это его танк. Приказываю осторожно трогать. Тяжело врезаются сани в снежный сугроб. Поезд двинулся в путь.

А лейтенант Игнатенко начинает устанавливать на старой позиции орудийный макет.

Работа шла без перерыва, без перекура: одни возились на старой, ложной позиции, другие расчищали дорогу трактору и помогали устанавливать и маскировать орудие на новом месте.

После завтрака, усталые, завалились спать. Мы уже перешли на фронтовой режим: ночью бодрствуем, в часы недолгих рассветов отсыпаемся.

Но ровно в одиннадцать раскаты сильных взрывов подняли меня на ноги. Спросил дежурного, в чем дело.

— Ничего особенного, — доложил Игнатенко. — Ответный визит. Обстреливают ложную позицию. Боюсь, не выдержит макет...

— Дело за вами, лейтенант. Надо оживить позицию, больше появляться на ней.

— Можем организовать даже танцы!

— Танцев не надо. А дорожка туда всегда должна быть протоптана. Снег тоже придется расчищать, да иногда полезно вращать стволами. Это теперь ваша забота.

Расчищать снег на ложной позиции! Легко произнести такое. А нам и без того хватает хлопот со снегом. День и ночь матросы убирают снег с боевых постов. Гонимый ураганом, сыпучий, колкий, он забирается в каждую маленькую щель, смешивается на механизмах, со смазкой, сковывает их льдом. Мороз. Руки прихватывает к металлу. Но надо чистить. В любой момент мы должны быть готовы открыть огонь.

Всю зиму свирепствовала пурга. Всю зиму мы боролись со снегом и льдом. В пургу, в лютые морозы не­устанно следили за морем сигнальщики Афонина. Нет прожекторов. Невозможно осветить море. Но Глазков видит и в темноте.

— Катер! Прямо у берега катер! — закричал однажды Михаил Глазков.

Раздался сигнал боевой тревоги. Я позвонил командиру стрелкового взвода:

— Против озера Карху-Лампи катер противника. Открыть пулеметный огонь! Быстро!

Глазков доложил, что на мостике упал человек.

Катер лег против волны, пошел в море, но вдруг застопорил. Человек полз по палубе, чтобы отдать якорь. Пулеметным огнем были, видимо, повреждены моторы. На катере боялись, как бы их не снесло волной к наше­му берегу.

В тот же момент над морем появился истребитель. Сделав круг над катером, он пошел к берегу, поливая свинцом снег.

По катеру открыла огонь зенитная батарея Пушного. Двумя снарядами она пустила его ко дну.

Враг прощупывает нашу оборону. Враг ищет лазейку.

Трудно проходит зима. Не все ее выдерживают. Сдали нервы у Роднянского. Жил он в землянке второго орудия. Там кто-то, дурачась, стал бросать в печку запалы от гранат. А то еще додумались: пустили по зем­лянке ракеты...

— Зачем?

— Не знаю, — устало сказал Роднянский. — Наверно, пугают. Нервы испытывают.

От злости у меня похолодело внутри. Пошел в землянку. Опросил краснофлотцев. Молчат. Я подозревал троих, но нужно добиться признания.

— Через десять минут жду виновных на КП...

Вслед за мной на командный пункт пришел красно­флотец Барканов, высокий рыжеватый парень. Краснея, признался, что это он бросил в печку ракету и запал.

— Зачем? Барканов смутился:

— Просто так, для баловства. Испытываем нервы друг у друга. Бойцы привыкли, а вот старший лейтенант спросонья...

С удивлением я смотрел на Барканова. Хороший, дисциплинированный боец, семейный человек, не мальчишка.

— И вам не стыдно?

— Дурость... Засиделись без боя. Скорее бы уже...

Да, засиделись без боя. И трудно в этих условиях, да еще в полярную ночь, уберечь даже самых хороших людей от мрачных размышлений, от душевной подавленности. Роднянский признался, что ему стало тяжело на батарее. Он готов пойти на любой участок фронта, только бы сменить обстановку. Ну что же, я его понимал и не осуждал. Жалко расставаться с близким товарищем, но нервы имеют предел выносливости у каждого из нас.