Эдмундс все же уступил напору отяжелевших век, задремал, больно ударился об окно со стороны пассажирского сиденья, но тут же выпрямился, злясь на себя за то, что опять продемонстрировал слабость в присутствии старшего по званию полицейского.

– Значит, это был он? – выпалил парень.

Он отчаянно старался завести разговор, чтобы отогнать навалившуюся дрему.

– Кто?

– Коукс. Тот самый Вильям Коукс.

До этого Эдмундс видел Волка лишь несколько раз, и то мельком. И обратил внимание, что коллеги, общаясь с этим многоопытным детективом, ни на секунду не забывали об окружавшем этого человека ореоле знаменитости, который явно был ему неприятен.

– Да, тот самый Вильям Коукс, – тихо произнесла Бакстер.

– Мне не раз рассказывали о том, что тогда случилось. – Он сделал паузу, ожидая с ее стороны сигнала, что в эту тему углубляться не стоит. – Вы же на тот момент уже были с ним знакомы, да?

Бакстер молча вела машину с таким видом, будто Эдмундс был для нее пустым местом. Мысль о том, чтобы обсуждать столь значимый для нее вопрос со стажером, казалась ей глупой. Он уже собрался было достать из кармана телефон, чтобы чем-нибудь себя занять, как Эмили неожиданно ответила:

– Мы с ним были напарники.

– И он действительно совершил все то, в чем его потом обвинили?

Эдмунд знал, что ступил на скользкий путь, но желание прояснить этот вопрос перевешивало риск навлечь на себя гнев Бакстер.

– Подтасовка улик, нападение на обвиняемого…

– Не без того…

– Ничего себе… – помимо своей воли протянул Эдмундс, больно ударив по самолюбию Бакстер.

– Не смей его судить! – взорвалась она. – Ты понятия не имеешь, что представляет собой эта работа. Волк точно знал, что Халид и Киллер-Крематор – одно и то же лицо. Знал, и все. А еще знал, что он вновь возьмется за свое.

– Но дело должно основываться на законных уликах.

Бакстер горько усмехнулась.

– Подожди пару лет и тогда сам увидишь, как эти куски дерьма каждый раз выходят сухими из воды. – Она на мгновение умолкла, чувствуя, что раздражается все больше и больше. – В нашем деле нельзя делить все на черное и белое. То, что сделал Волк, неправильно, но он поступил так от отчаяния и из самых лучших побуждений.

– Даже когда жестоко набросился на человека в битком набитом людьми зале судебных заседаний? – с вызовом в голосе спросил Эдмундс.

– Тогда особенно, – ответила Бакстер, слишком занятая своими мыслями, чтобы обращать внимание на его тон. – Он просто сломался, не выдержал давления. Когда-то все мы дадим слабину, и ты, и я, все. Нам остается лишь молиться, чтобы когда это произойдет, рядом были люди, готовые нас поддержать. Когда беда случилась с Волком, его не поддержал никто… даже я.

Эдмундс ничего не сказал, уловив в ее голосе сожаление, и стал ждать, когда Эмили продолжит. Если, конечно, захочет.

– За это его собирались с треском уволить. Все жаждали крови, власти хотели примерно наказать «впавшего в немилость детектива». Но потом, холодным февральским утром, рядом с сожженным телом школьницы полиция застукала некоего типа. Кого конкретно – догадайся сам. Если бы Волка на суде послушали, девочка до сих пор была бы жива.

– Святой Иисусе! – воскликнул Эдмундс. – Так вы думаете это он… это его голова?

– Нагиб Халид – детоубийца. У преступников тоже есть свои стандарты. Ради его же безопасности Халида заперли в одиночной камере тщательно охраняемого бокса в тюрьме особого режима. К нему никого не допускают, не говоря уже о том, чтобы позволить кому-то выйти оттуда с его головой под мышкой. Смех, да и только.

Повисла еще одна напряженная пауза, и Бакстер окончательно поняла, что лишь напрасно теряет время. Эдмундс подумал, что этот разговор был самым плодотворным за те три с половиной месяца, что они работали вместе, и вернулся к предыдущей теме, тоже незаконченной:

– Удивительно, что Волка вообще восстановили в полиции.

– Нельзя недооценивать могущество общественного мнения и упорное стремление властей ему следовать, – презрительно бросила Бакстер.

– А вы, похоже, не одобряете его возвращения.

Эмили ничего не ответила.

– То, что он не понес наказания, для правоохранительной системы стало не лучшей рекламой, правда? – сказал Эдмундс.

– Не понес наказания? – недоверчиво протянула Бакстер.

– Ну… его же не посадили в тюрьму.

– Лучше бы посадили. Адвокаты в попытке сохранить лицо добились его принудительного помещения в психиатрическую лечебницу. Сказали, что стресс спровоцировал «абсолютно нехарактерную реакцию».

– И сколько раз человек должен выказать «нехарактерную реакцию», чтобы окружающие в конце концов поняли, что она для него как раз характерна? – перебил ее Эдмундс.

Бакстер его замечание проигнорировала:

– Законники заявили, что он нуждается в постоянном лечении, потому что обладает… асоциальной личностью. Нет, не так: страдает от диссоциативного расстройства личности.

– Но лично вы в это не верили?

– По крайней мере, в тот момент, когда он только-только лег в больницу. Но когда огромное количество людей без конца называет тебя сумасшедшим и пичкает огромным количеством таблеток, в конечном счете ты и сам засомневаешься в собственной психической полноценности, – вздохнула Бакстер. – Поэтому в ответ на твой вопрос скажу так: кто-кто, а уж Волк наказание точно понес – год пребывания в больнице Святой Анны, понижение в должности плюс бумаги по бракоразводному процессу в почтовом ящике по возвращении домой.

– И жена бросила его, хотя он по всем пунктам доказал свою правоту?

– Что тебе сказать? Она просто сука.

– Вы с ней знакомы?

– Рыжеволосая журналистка, которую мы только что встретили у дома.

– Так это была она?

– Андреа. Вбила себе в голову идиотскую мысль, что между мной и Волком что-то было.

– Что вы с ним спали?

– А что же еще?

– Но… ничего подобного не было?

Эдмундс затаил дыхание. Он знал, что своими словами переступил тонкую грань, к которой перед этим незаметно приблизился. Разговор выдохся. Бакстер проигнорировала его бестактный вопрос, нажала на газ, двигатель взревел, и машина во всю мощь понеслась по обсаженной деревьями автостраде.

– Что значит мертв? – заорала Бакстер на начальника тюрьмы Дэвиса.

Она вскочила на ноги. Эдмундс и начальник остались сидеть за огромным столом, занимавшим собой чуть ли не все пространство безликого кабинета. Дэвис морщился, медленными глотками потягивая обжигающий кофе. Он всегда старался приезжать на работу пораньше, но потерянные полчаса скомкают ему весь день.

– Сержант Бакстер, информацию подобного рода вам должны сообщать местные власти. Мы же обычно не…

– Но… – попыталась вклиниться в его монолог Эмили.

Начальник продолжал, на этот раз уже более твердым тоном:

– Заключенный Халид, отбывавший срок в одиночной камере, заболел и был переведен в лазарет. Потом его перевезли в больницу Королевы Елизаветы.

– С каким диагнозом?

Начальник вооружился очками для чтения и открыл лежавшую на столе папку.

– В рапорте сказано «удушье и тошнота». Около восьми часов вечера его перевели в отделение интенсивной терапии по причине «отсутствия реакции и низкого уровня кислорода в крови, несмотря на проведенное лечение». Вы понимаете, о чем идет речь?

Главный тюремщик поднял глаза и увидел, что Бакстер с Эдмундсом с понимающим видом закивали головами. Но когда он вернулся к рапорту, они переглянулись и недоуменно пожали плечами.

– Полицейские из местного отделения выставили у его палаты круглосуточную охрану, надеясь, что он выживет, и провели у дверей в общей сложности двадцать один час. Он умер около одиннадцати утра.

Начальник снял очки и захлопнул папку.

– Боюсь, что больше мне вам нечего сообщить. За дополнительной информацией обращайтесь непосредственно в больницу. У вас все?

Он сделал еще глоток горячего кофе и отодвинул чашку подальше, опасаясь опрокинуть на себя крутой кипяток. Бакстер и Эдмундс встали, собираясь уйти. Эдмундс улыбнулся и протянул начальнику руку.