Хаммел выгребает эти грёбаные блёстки ещё две недели.

Аккурат когда Блейн является в таком виде второй раз. А потом ещё и ещё, всё чаще.

Курт уверяет себя, что ему плевать. Они просто снимают эту квартиру вместе, они просто соседи, Блейн, в конце концов, просто би, он просто свободен и просто совершенно ничего не должен Хаммелу.

Курт перестаёт выгребать блёстки, позволяя им оставаться и на собственной коже тоже — плечи переливаются в свете лампы над зеркалом в ванной, будто он сам только что вернулся с самого гейского парада в Дублине. Или из клуба Лас-Вегаса.

На самом деле, Хаммел не имел ни малейшего понятия, откуда можно было приносить на своей коже такое количество блёсток. Серебристых блестящих крупинок, похожих на россыпи звёзд в небе пригорода Нью-Йорка — в самом городе из-за огней ничего не разглядеть, кроме белого кругляшка луны. Будто напоминание о том, что все мы созданы из звёздной пыли, из отголосков далёких и уже несуществующих гигантов, ставших чем-то до одури бессмысленным.

Ставших Куртом Хаммелом.

Он смотрит в зеркало придирчиво, гадая, чего нет у него, что есть у того человека, к которому от раза к разу уходит Блейн, возвращаясь настолько уставшим, будто разгружал товарные вагоны.

Красная помада? Грудь? Мышцы? Нет, скорее всего, это девушка. Густые волосы до пояса? Ноги от ушей? Что, мать его, что?!

В зеркале отражается кто-то тонкокожий и круглогодично бледный, похожий больше на фарфоровые куклы девятнадцатого века, чем на живого человека. На пергаментно-хрупкой коже век проступают фиолетовые узоры вен, под голубыми глазами — синяки. Если нормально спать, они исчезают.

Спать нормально не получается, потому что блёстки царапают нежную кожу и мешаются.

Курт ненавидит себя за эту чувствительность.

--

Курт лениво мешает ложкой клубничный йогурт, пока Блейн танцует по кухне под включённый телевизор. Крутят очередной клип Королевы Монстров, и Хаммел невольно начинает подпевать себе под нос. Андерсон отвлекается от омлета и оглядывается на своего соседа через плечо, едва заметно улыбаясь.

something, something about this place

something about lonely nights

— Не знал, что ты умеешь петь, — Блейн садится напротив и улыбается дьявольски белозубо, клыкасто. Курт думает, что у настоящих людей таких зубов не бывает. Хаммел вспоминает, что Андерсон сделан из настоящей звёздной пыли.

Курт вздрагивает.

— А смысл? — пожимает плечами он, едва заметно улыбаясь губами.

Блейн оказывается в смысловом тупике, не знает, как продолжить разговор, и отворачивается обратно к плите, уже не пританцовывая под попсовую, но не надоедающую мелодию. Курт празднует победу, крайне некстати вспоминая утверждение про выигранное сражение и проигранную войну.

Хаммел знает, что он проиграл её давным-давно, когда только согласился снимать квартиру с Андерсоном.

--

Блёстки рассыпаются мириадами галактик по ковру в ванной, тумбочке в прихожей, одежде, столу на кухне, а в один день Хаммел обнаруживает несколько в только что открытом йогурте. Это трудно терпеть. Сначала от этого Курту хотелось плакать, бить себя головой об стену до потери сознания, а теперь просто злит.

Бесит.

Хаммел швыряет стаканчик с йогуртом в стену и кричит на одной ноте, широко раскрыв рот и зажмурив глаза, сжав кулаки — точно дети, только без слёз, позволяя злости не копиться больше.

Терпение-то у него не бесконечное.

— Что-то случилось? Курт? — на кухне появляется заспанный и взъерошенный Блейн в домашних штанах и футболке — и он такой домашний, что у Хаммела щемит в сердце.

— Просто обжёгся, — Курт кивает в сторону вскипевшего чайника, невинно пожимает плечами и хлопает ресницами, принимаясь собирать йогурт со стены и пола.

Врёшь, Хаммел. Врё-ё-о-ошь.

Андерсон сонно чешет затылок и душераздирающе зевает — из спутанных кудрей на пол высыпается ещё немного блёсток, и Курт готов сейчас ударить Блейна лицом об эти блестящие пылинки, разбить ему его безупречные губы, нос, вымазать в серебристом и алом всё лицо, выплеснуть всё скопившееся.

Вместо этого Хаммел улыбается. Андерсон кивает, делая вид, что поверил, и идёт досыпать.

--

Блёстки ещё не самое худшее. Худшее — когда однажды Блейн стаскивает рубашку в ванной, а потом внезапно заходит на кухню попить молока. По лопаткам и животу алыми цветами горят чужие поцелуи в красной помаде, такие частые и жадные, что Курту становится тошно. Помада вперемешку с блёстками пачкает одежду, но свою Андерсон стирает отдельно.

Курту очень хотелось бы, чтобы вместе.

Чтобы вообще всё — вместе.

--

Хаммел воет в ванной, захлёбываясь рыданиями, пока Блейн пропадает чёрти где и не слышит.

Курт думает, что не слышит.

Курт сгребает край футболки в кулак, пачкая ворот слезами, которые просто катятся по лицу — он не убирает застилающую глаза пелену, упиваясь той лёгкостью, которая приходит постепенно взамен камня в груди.

— Курт? Курт, ты в порядке? — по ту сторону двери Андерсон ломится в ванную, дёргая замок. Рыдания замолкают.

— Д-да, — хрипло раздаётся из ванной.

Блейн отходит назад и выбивает дверь плечом. Несложно — замок у них был так себе, если честно. Курт смотрит на него снизу вверх, затравленно поджав тощие ноги в просторных штанах к груди. У него покрасневший нос, заплаканные глаза — и на фоне полопавшихся сосудов голубая радужка кажется ещё ярче, ещё чище. Блейн думает, что мерзко говорить человеку, что он безумно красивый, когда плачет, потому молчит.

Андерсон садится рядом на коврик — ворс усыпан мелкими серебристыми блёстками, которые не вымываются ничем. Глиттерный апокалипсис.

— Что такое, Курт? — Блейн заглядывает в лицо с такой подкупающей заботой, что Хаммел снова кривит губы, едва сдерживая рыдания.

«Какого ж хрена ты такой хороший достался не мне?»

— Задолбали твои блёстки, — выдаёт, почти задыхаясь от прошедшей истерики, Курт.

— Прости. Завтра последний показ, я больше не буду, — Блейн мягко гладит его по плечу, чувствуя, как Хаммел дрожит.

— Показ?

— Это же мюзикл. Я тебе не говорил, прости, но моё лицо красуется на баннерах, и я думал ты знаешь, — Блейн похож на виноватого щеночка, и сил злиться нет. Курт чувствует, как камень в груди преобразуется во что-то другое.

Это не девушка.

Это мюзикл.

— Я хотел позвать тебя после показа в кафе. Сказать кое-что, — Андерсон очаровательно краснеет, и Курт прощает ему блёстки по всей квартире и красную помаду на рубашках. — Предложить.

— Что?

— Завтра, — Блейн опять улыбается коварно, точно дьявол, и Хаммел улыбается в ответ.

Андерсон предлагает ему встречаться на следующий же день. Весь испачканный в блёстках, но без следов красной помады на лице.

И у Курта нет никакого шанса отказаться.

Теперь рубашки они стирают вместе.

========== дрифт, !pacific rim au! ==========

epolets — мiсто спить

--

— Я не собираюсь снова забираться в этот гроб с ядерным реактором в груди. Это моё последнее слово, — брюнет зло стучит по столу пальцем, в бессильной ярости сделать хоть что-нибудь, кроме как сбежать, уйти как можно дальше и идти как можно дольше. Белые зубы стиснуты плотно, он скалится, точно волк — сходства добавляет короткий ёжик тёмных волос на голове. Он же точно не из этих мрачных краёв, а с солнечных берегов Калифорнии, а то и вовсе с другого континента: выдаёт смуглая кожа, разлёт густых бровей и совершенно не северное лицо.

— Ты знаешь, сколько стоит каждый из этих гробов, — Сью устало потирает переносицу пальцами. Она тоже злится — придушить парня на месте нельзя, не для того ему заказывали вертолёт и привозили сюда. — И ваш с Купером «гроб», — женщина изображает кавычки сухими, узловатыми пальцами. Блейн помнил их цепкую хватку на собственных ушах — и на волосах тоже. Отчасти потому и побрился: слишком жестокие методы выработки послушания были у маршала Сильвестр.