Рагнар отвернулся от осквернённых останков, когда-то бывших пятью самыми старыми и опытными ветеранами Роты. Он смотрел на тень чего-то огромного и нечеловеческого, механически колеблющегося в нескольких километрах от них, на западе. и едва заметного сквозь пыль и пепел. Ничто живое не могло иметь таких гигантских размеров, но Титан не двигался бы с такой болезненной чувствительностью. Один его вид заставлял шкуру за загривке морщиться, а волосы - вставать дыбом.

- Мы должны снять их, - сказал Альридд о распятых скаутах. - И сжечь останки. Превратить в пепел.

Рагнар ничего не сказал. Тогда молодой бард повернулся к Ульрику, который был распорядителем всех похоронных обрядов Роты. Священник, на голове которого сумрачно блестел шлем-череп, тоже промолчал.

- Нет, - наконец, сказал Рагнар. Плохое настроение усилило его тон голоса. - Когда мы вернём город, я сожгу наших братьев сам. Но не сейчас. Нужно двигаться. Двигаться дальше.

Они снова охотились. Альридд, чей силуэт был тоньше, чем у остальных, из-за того, что он носил броню типа 'Корвус', внезапно остановился.

- Чувствуете? - спросил он по воксу так тихо, как позволял его голос певца и сказителя, богатый интонациями.

Рагнар ничего не чувствовал, пока не присел на корточки и не прижал ладонь к рокриту дороги. Тогда он ощутил биение пульсации в сломанном камне. Словно билось умирающее сердце города.

Или поступь шагающего бога.

- Титан, - прошипел он в общий канал Роты.

Рагнар приказал стаям рассредоточиться ещё сильнее, и занять укрытия, любые, какие только удастся найти. В павшем городе таких мест было много, хотя ни одно из них не защитило бы их, если бы боевой титан решил прервать их существование. Рагнар чуял, что они все и так слишком долго оставались относительно незамеченными, и это не могло продолжаться. То, что они умудрились так далеко продвинуться по поверхности, было чудом. Однако, фактически снесённый до самой земли город не мог дать мародерствующим врагам достаточно добычи. И Рагнар подозревал, что боевые отряды врага уже вышли на охоту за свежим мясом в других местах.

Вернувшись к низкой стене, Волчий Лорд присел и сосредоточился. Земля тряслась все сильнее, медленно вздрагивая, с долгим тягучим ритмом. Он прищурился, вздрогнув, когда что-то огромное, находящееся совсем близко, заревело, разнося звуки боевого сигнала над опустошённым городским ландшафтом. Имперские Титаны обычно включали свои ревуны, чтобы предупреждать пехоту и союзные войска о своём приближении, давая им возможность убраться с пути гигантов. Чем бы ни была эта боевая махина, вряд ли она включила сигнал, чтобы предупредить кого-то. Скорее, это звучало, как голодный рёв зверя.

Рагнар вжался в стену, когда бродячий бог затмил собой даже тот слабый лунный свет, что пробивался сквозь грязные небеса. Космодесантник немного сдвинулся, высунувшись из-за укрытия ровно настолько, чтобы рассмотреть боевую махину, двигавшуюся несколькими улицами впереди. Её бронированные голени и массивные когтистые ноги разбрасывали остатки зданий, которые, разбиваясь о землю, вздымали вверх ещё больше пыли.

- 'Владыка Гибели', - прошептал Альридд, словно опасаясь, что огромная махина Титана может его услышать. - Я никогда не видел его, иначе как на гололите в архивах...

Рагнар видел такие машины вживую. На самом деле, он взял одну из них на абордаж. Он уничтожил искажённых порчей надсмотрщиков-пилотов своим Морозным Когтем, а потом сбросил их трупы наружу из рубки-головы Титана. Тогда был хороший день и хороший бой. Только двое из его людей погибли.

Закрывая глаза, он сосредоточился на том, чтобы замедлить биение своих двух сердец, напрягая слух и стараясь разобрать звуки, приглушаемые его шлемом, притуплявшим нечеловечески острые чувства Волка.

Далёкая стрельба.

Ритмичное ритуальное пение, молитва.

Барабанные гулкие удары падающих зданий.

Раскатистое рычание танков.

Тяжёлые шаги марширующих богов-Титанов.

Он снова прошёлся по Имперским вокс-каналам, ища хоть что-то среди шума статики. Голоса, которые он слышал, были искажены и прерывисты, и он не был уверен, что они принадлежат лояльным Императору душам.

- Трон Всеотца! - прошептал он.

- Мой ярл? - переспросил Альридд, находившийся неподалёку.

Волчий Лорд открыл глаза.

- Частота охра-пять-три. Слушайте.

- Я слышу это, - подтвердил Ульрик сразу же. Его дыхание было спокойным, размеренным и скорбным. Вдохи и выдохи проносились ветром через его шлем-череп. По причинам, которые Рагнар даже не хотел знать, Ульрик Убийца наслаждался вкусом и запахом мёртвого города. Жрец явно хотел испытать и запомнить эти ощущения, а не запечатывать доспехи вглухую.

- Я тоже это слышу, - подтвердил Ольвек. Это были его первые слова за несколько дней. - Враг.

- Враг, - согласился Рагнар.

- На прометиумных заводах, - сказал Альридд, чьё внимание привлекли гротескные голоса, звучащие в его ушах.

Все взгляды обратились к барду.

- Ты уверен, брат? - спросил его Рагнар. - Нефтеперерабатывающие заводы всегда расстреливают и взрывают первыми. Там не может остаться слишком много строений.

Он не стал говорить, что именно туда направляли его знаки языка Кретации, обещая спасение. Вождь никогда не должен выказывать своего разочарования перед людьми, служащими ему.

'В конце концов, удача заканчивается'.

Альридд кивнул, все ещё склонив голову и внимательно прислушиваясь.

- Они используют остатки топлива, чтобы заправить свои арьергардные подразделения бронетехники. Я в этом уверен, как в том, что северный ветер холоден.

Как обычно, Рагнар не стал заострять внимания на том, что здесь северный ветер не так уж и силен. Аксиомы, изрекаемые бардом всегда относились к Фенрису и его особенностям.

Задолго до своего полного уничтожения Кадия была уродливым миром. Её небеса были обесцвечены отвратительной язвой Ока Ужаса, видимого днём и ночью. Вся культура, от искусства и архитектуры, и до нравственности с добродетелью, была посвящена аскетичной простоте и славе Имперского оружия.

Кадия была миром-крепостью. Миром-гарнизоном. Её роль состояла в том, чтобы охранять Глаз Ужаса, где реальность причудливо перемешивалась с варпом, создавая тем самым прибежище для демонов и Предателей. Кадия могла бы быть красива. Она могла стать маяком истины и просвещения в стремительно темнеющей галактике невежества. Но вместо того, и потому, что она располагалась в домене Императора, планета была вынуждена посвятить все своё существование укреплению планетарной защиты, одновременно отдавая всех способных держать оружие граждан в Имперскую Гвардию.

Говорили, что дети-кадианцы учатся разбирать и чистить лазган системы 'Кантраэль' прежде, чем начинают читать и писать. В прочих мирах это было бы грубым преувеличением, но на Кадии это было обычным детством.

Ясно, что кадианские штурмовые полки были самыми оснащёнными и тренированными соединениями Имперской Гвардии. Как и понятно было, что это превратило целую планету в серую и уродливую крепость. Континенты были отданы под огромные города-бастионы, прозванные Касрами, жизнь в которых состояла в основном из бесконечной муштры, тренировок и военной дисциплины, заменявших все остальные виды культуры.

Лаже вдали от населённых пунктов, в пустынях и пустошах, стояли тысячи замков, тренировочных лагерей, комплексов бункеров и горных укреплений. Сами города являлись блочными, бронированными командными центрами, часто защищёнными с орбиты и сконструированными с одной-единственной целью: заставить любого оккупанта пролить океаны крови за каждый метр поверхности, который ему удалось бы захватить и удерживать. Орудийные башни возвышались рядом с любым местом, где могли собираться жители города. Коммунальные бараки выстраивались ряд за рядом, ничуть не напоминая высокие небоскрёбы-хабитаты городов на других планетах.

Беллок не был исключением из традиции Касров. Даже в смерти он выполнял назначенную ему при жизни роль: хотя сейчас он был мёртв, охвачен огнём и заполонён арьергардом Архиврага, но одновременно с тем Беллок стал могилой для сотен тысяч культистов, солдат и рабов захватчиков. Воитель, да будет проклято в веках его чёрное имя, дорого заплатил за разрушенный город. Он продолжал платить невероятную цену, чтобы сжечь все Касры. Тёмная горькая истина заключалась в том, что это была цена, которую он желал - и даже жаждал - заплатить.