Фотограф кивнул начальнику поста и отошел в сторону, пряча аппарат в кожаный кофр. В то время как стажер тщательно обливал колесо бензином из канистры, Рудра, сохраняя выражение снисходительной брезгливости, поднял пистолет и методически всадил две пули в кланявшегося старика. Подойдя, третьей пулей он пробил голову упавшего - такой выстрел называется контрольным. Затем Рудра вернулся в вездеход, - правил он самолично, - и испытующе смотрел, как Индра щелкает зажигалкой...

- Грубеешь тут, как собака, - брюзжал Рудра на обратном пути, заметив бледность и молчание стажера.- Вот погоди, потянешь годик нашу лямку, притерпишься! Еще и рад будешь размять ручки...

Все-таки сознание собственных привилегий было самым большим утешением для Индры в лишенном комфорта, отупляющем быте. К нему, единственному на десятки постов адепту Внутреннего Круга, - если не считать прилетавших пилотов, - даже командующий сектором относился отечески. Свои завидовали по-доброму, грубо баловали Индру. Подвыпив, любили расспрашивать о гвардейской школе. Он стремился вести себя попроще, охотно и много рассказывал. При любых привилегиях малейшая заносчивость обрекла бы Индру на одиночество до конца срока. Опухшие от пьянства, бронзовокожие, истрепанные лихорадкой служаки теснились в спальне вокруг стажера, снова и снова смакуя подробности выпускной церемонии. Юноше не хватало слов, яркость воспоминания ослепляла.

...Какая невиданная синева царила в тот день над городом! Как славно блестели вымытые за ночь плиты улиц, наполненных ароматом цветочных гирлянд! В каменных проходах Священного Стадиона колыхались полотнища, сплетенные из живых роз. В пышной центральной арке, под колоннами Алтаря, ветер чуть колебал углы белого атласного штандарта с пурпурным крылатым диском. Под стать цветам и знаменам сплошной круглой стеной пестрели и шевелились пышные женские платья, яркие плащи мужчин; маленькими слепящими взрывами отмечало солнце чью-то диадему, пряжку на воротнике, эфес парадной сабли. Пустовали только два сектора по обе стороны Алтаря, их отделяли от публики цепи зеркальных шлемов.

Там, наверху, в тесноте, в слитном гуле тысяч голосов, вспыхивал женский смех, заливались колокольчики разносчиков фруктового сока со льдом. На пустом красно-белом шахматном поле в безмолвии стояли под солнцем четкие квадраты выпускников Гвардейской школы.

Левофланговый Индра Ферсис мужественно терпел пот, заливавший глаза из-под каски. Все его мышцы были скованы привычным, давно выработанным столбняком. Замирали даже легкие движения души; с надменным оцепенением человека-статуи сливалась уверенность в том, что им любуются прекрасные зрительницы.

Но вот, словно пузырь из глубины стоячих вод, медлительно всплыл басисто-звонкий удар. Испуганно замерли беспечные трибуны, зато по рядам выпускников прокатилась дрожь, страшно зашипел на кого-то офицер, и товарищ справа нервно толкнул Индру локтем. Казалось, что тяжелый, густой звук ползет сразу со всех сторон, а вернее - рождается, как сон, в его собственной голове.

Грохотало чаще, громче. Сотрясалось поле, словно у самой земли появилось отчаянное, торопливое сердце, готовое задохнуться в предвестии... Чего? Гибели или головокружительного взлета?

Из высоких, как ущелья, проходов выступали колонны черных священников. Они держали золотые знаки на шестах, увитых цветами. На край шахматной пустыни вышел иерофант Внутреннего Круга в алом плаще до пят - наместник столицы. Воздел руки к небу.

Лихорадочный грохот сменился коротким серебряным криком храмовых труб - и рухнула на стадион тишина.

Люди лицом вперед валились со скамей, накрывали головы одеждой.

Сердито треща, вынырнула из-за плоской крыши Алтаря подкова толстых черных стрекоз с золотыми дисками на брюхе, за ними - огромная машина, белая и пурпурная, под прозрачными зонтиками двух винтов...

Снова прокричали трубы, и священники стройно спели гимн. Потом над стадионом зазвучал молодой мужской голос, растягивая гласные и спотыкаясь неожиданными паузами в середине слова. Голос человека, привыкшего к тому, что каждое слово его, четкое или невнятное, будут судорожно ловить, повторять, истолковывать...

"О чем же он говорил?" - так и светилось в глазах солдат, когда Индра в своем рассказе доходил до этого места. Спросить не смели - вдруг непосвященным нельзя этого слышать? Действительно, кое-что в речи Единого было понятно только человеку, близкому, подобно Индре, к тайнам Внутреннего Круга, но общее содержание не выходило за пределы обычной имперской пропаганды. Все благополучие и могущество Страны Избранных зиждилось на ее крайней изоляции: строжайшая монополия Ордена на знания и производственные секреты поддерживалась суровой религией. Гвардия Единого, из которой отбирался также Корпус Вестников, предназначалась для того, чтобы поддерживать неизменным статус теократии, прекращать любую утечку священных знаний, карать всех, кто посягает на тысячелетнюю систему государства-храма...

Вода сомкнулась над лицом, хлынула в ноздри. Захлебнувшись, Индра с кашлем перевернулся на живот, саженками поплыл прочь от берега. Решив, что неутомимость Варуны равняется его музыкальной бездарности, нырнул вглубь. А когда вернулся из теплой, как парное молоко, темноты, гармошка уже молчала. Вместо неуклюжих визгливых нот над озером дрожал, как тонкая паутина, звук медного гонга и фонарь мигал на радиомачте.

Мигом вылетев на берег, Индра натянул на мокрое тело шорты. Слава Единому, кажется, приказ! Будучи не слишком набожным, - вернее, живя только будничными заботами, - он все же решил, что недаром вспомнил только что о встрече с живым богом. Ах, если бы Единый был милосердным до конца и позволил не только развлечься, но и показать товарищам гвардейскую выучку!

В тамбуре поста дежурный солдат доложил, что принято распоряжение командующего встретить до полуночи и проводить грузовой караван Внутреннего Круга. Здесь при любой заминке могла стать значительной именно роль стажера гвардии. Приосанившись, Индра вступил в столовую.

Древесно-темный и высохший Панду, слуга-туземец с карими лемурьими глазищами, - лучший осведомитель, - сновал, разливая вино. Офицеры, подвыпив, галдели разом. Рудра - старый, толстый, похожий на носорога,стукнул по столу и стал распределять обязанности.

...Около полуночи над озерами взмыли тучи орущих фламинго. Метались до рассвета, осыпая перьями и пометом воду, нахмурившийся лес, мертвые от страха деревни. Надрывный гул и свист волнами докатывались до мангровых зарослей большой реки. Единственной посадочной площадки оказалось недостаточно, солдаты жгли многоверстную цепь костров. Впервые от сотворения мира прокаленная неистовым солнцем, поросшая жесткой ржавой травой равнина принимала целое стадо грузовых воздушных кораблей. Первым распахав девственную землю, почти до леса докатился пузатый заправщик, полный топлива. Раскинув черные крылья, сопя турбинами, подруливали к нему прибывающие грузовики.

Индра и Варуна, ослепнув от прожекторов, оглохнув и охрипнув, подгоняли солдат, тянувших шланги к бакам. Экипажи не открывали люки никто не выходил, только падали с крыла, как удавы, жаждущие шланги. Грузовик, заправившись, ревел сыто и глухо, разворачивался (солдаты едва успевали отбежать из-под сопел) и уходил, покачивая боками, на взлет. Красные и белые огни, мигая, исчезали в направлении северных гор. До рассвета проводили около сотни машин.

По изрытому полю, не щурясь на мечущийся свет, бесшумным пауком бегал с кувшинами ледяного пива коричневый Панду.