На острой щебенке лежала, подогнув тощую ногу, раскинув руки и уронив набок голову с открытыми глазами и ртом, почти голая изможденная женщина в шортах и клеенчатом фартуке. У нее были короткие волосы такого богатого, огненного цвета, что перед ним стушевалось даже крылатое солнце на брюхе "стрелы". Налет седины не убавлял яркости этого пламени.

Когда подошел Бессмертный, Вестник вскочил и услужливо повернул ее голову носком сапога, чтобы лицо смотрело вверх.

И Вирайя вспомнил шершавые своды адской кухни, сухой металл столов, накаленный тысячесвечовыми лампами. Вспомнил рвотный дух крови, гари и формалина - и два живых, отчаянных карих огня. Да, это были те самые глаза, они не умерли; оторочка густых ресниц дрожала над их гаснущей гладью, в глубине пульсировали крошечные золотые диски.

Ахнув, гневно заговорила о чем-то Аштор, извинительно-недоуменно пискнул в ответ юный Вестник - мало ли везде мертвых рабов валяется! Вирайя не слышал. Он рассматривал стертые до мяса, едва зарубцевавшиеся маленькие ладони женщины, подогнутые пальцы со струпьями на кончиках... Неужели эти руки смогли взломать изнутри толщу Горы Единого? Как она сумела выжить почти раздетая, среди мерзлых груд камнепада?

- Неподалеку нашли,- пояснил Вестник Аштор,- там у нее под камнем вроде гнезда из разных лохмотьев. Думали, мертвая, а она дышит!

- Дышит,- машинально повторил Вирайя, глядя на растерянного пухлогубого юнца. Не появись они с Аштор - пнул бы мальчик свою находку сапогом, убедился, что рабыня встать не может, спокойно всадил бы пулю в рыжую голову и приказал тем же заправщикам оттянуть труп подальше.

- Женщину в самолет,- сказал Вирайя.

Аштор одобрительно сжала локоть друга.

Как раз три кресла для пассажиров оказались в тесной, душной кабине "стрелы". Вестники уложили рыжую женщину, как шарнирную куклу, застегнули на ней привязные ремни. Пилот удивленно выпучил глаза и быстро отвернулся. Черно-зеркальные, лихо топоча по трапу, слетали за чемоданами, лихо вскинули жезлы, прощаясь: последняя почесть Внутреннего Круга Избранных своему двадцатидевятилетнему иерофанту! Люк захлопнут и заперт. Над горами висят холод, полночь, тишина и пол-оспенного лица приблудившегося бога.

Проснулась, прочистила глотку сиплым рыком, вздрогнула "стрела". Пошли качаться, как маятники, свешенные с кресла руки рыжей.

"Стрела", проклятая и благословенная, как сама жизнь, "черная стрела"! Когда-то ты с шахматной крыши столичного храма унесла меня в таинственную область Ордена. Кому же, как не тебе, суждено спасти меня сейчас?

С великим скрежетом лопаются кандалы тяготения. Не слишком ли громко? Горячечный рев машины переходит в истошный свист. Нет, там, в бункерах, был едва слышен даже голос каменного шторма! И все равно скорее, скорее...

Наконец рывок, горячо тяжелеет тело, чьи-то пальцы через уши ввинчиваются в мозг...

Взлет!

Острова над унылым послепотопным мелководьем, заваленные буреломом, когда-то были зелеными холмами у реки, а теперь торчали из мутного зеркала бурые, как туши буйволов. Воскресшая река, промыв чистую голубую полосу в серо-желтом супе, подтачивала рыхлый берег острова, увенчанного двухэтажным кубом штаба сектора Бхара. Видимые сквозь прозрачную массу, на дне сцепились крючьями и щупальцами разбухшие, оголенные деревья.

Варуна испуганно посмотрел на Индру и сказал тоном человека, догадавшегося о страшном коварстве:

- Наверное, они узнали, что Архипелага больше нет и потому осмелели. Он поднял указательный палец. - Но откуда? Неужели нашелся Избранный, который мог...

- Ничего они не узнали, - хмуро ответил стажер. Он стоял, сунув руки в карманы брюк, широко расставив ноги, и цепко рассматривал все детали открывавшейся картины. Солдаты - пилот и механик - жались к борту "стрекозы", шептались,- только дисциплина сдерживала их желание немедленно убраться восвояси.

- Ничего они не могли узнать. Напали, считая, что защита ослабела после землетрясения и потопа. Ночью. Видишь факелы?

Варуна кивнул. Теперь стало понятно, почему штаб сектора двое суток не отвечал на вызовы.

Ворота были выбиты, асфальтированный двор усыпан бумагами, горелыми сучьями и трупами. В молочном свете туманного дня буднично чернели твердые босые подошвы. Копья судорожно зажаты в сухих кулаках. Те, кто выламывал ворота, валом лежали в проеме, облепив колоду импровизированного тарана.

Взглядом пригвоздив к месту солдат, Индра кивнул Варуне, и тот вслед за стажером перебрался через месиво тел в воротах.

Кровавый кавардак в комнатах дал возможность легко восстановить события. Пока смертники, валясь под огнем пулемета, отвлекали внимание казармы, главные силы обрушились на штаб с тыла.

В солдатской спальне не все успели проснуться. Надо полагать, после перепоя. В столовой чьи-то сапоги торчат из-под растрощенной мебели, видны попытки поджога. Канцелярия сгорела дотла. Уцелевшие бумаги, подхваченные горячим воздухом, вылетели в разбитые окна и перекатываются теперь на дворе.

Командующий сектором умер, как Избранный классических времен. Он сидит за своим огромным столом, запрокинув седую голову на спинку кожаного кресла, - бронзово-загорелый, с носом гигантской вымершей птицы. У него маленькое, аккуратное отверстие в правом виске. Серебряный именной пистолет покоится на полу, под свесившейся рукой. Перед столом тела нападавших: твердая рука генерала расстреливала их, пока не остался один патрон...

Коротконосые не посмели коснуться тела командующего. Преклонив колено и воздав положенные почести, Индра и Варуна сняли с генеральского мундира золотой крылатый диск. Варуна откровенно плакал, кулаком вытирая глаза. Стажер гвардии, торжественно поцеловав диск, прикрепил его у себя на груди. Теперь он, Индра, остался единственным представителем Внутреннего Круга в секторе, а значит - временно принял пост командующего и его посвящение.

Осмотрев следы резни в доме, новый комсектором и младший офицер Варуна спустились в подвал. Он служил солдатам тиром - лучи фонариков выхватили ряд поворотных силуэтов-мишеней, нещадно продырявленных пулями. В дальнем конце тускло, равнодушно блеснула цельностальная дверь. Ее тоже пытались штурмовать, но тщетно: только размочалили острие бревна, тут же и брошенного. Без толку повозившись с цифровым набором, Индра решительно снял с плеча пистолет-пулемет.

Вслед за неописуемым грохотом эха и визгом бичуемого замка из-за двери раздался внятный, хотя и далекий крик. Офицеры вдвоем навалились на стальной щит, распахнули...

Электростанция была отключена, но на лестнице, уходившей вниз в тесном ущелье стен, под потолком горели пыльные зарешеченные плафоны.

- Эй,- совсем отчетливо крикнул голос снизу, - эй, Избранные, не стреляйте!

- Кто там? Выходи! - откликнулся Индра. Человек недовольно закряхтел, вышел из дверного проема и стал не спеша подниматься по лестнице. Это был пожилой, полный, розоволицый офицер самого благообразного и холеного вида, типичный штабной, с маленькой бородкой клинышком и дурашливыми светлыми глазенками. Белая тропическая гимнастерка порыжела под мышками, но аккуратно выстирана и отглажена. На мгновение Индре стало неудобно, что он заставил вскарабкаться по лестнице столь почтенного мужчину с одышкой. Офицер при каждом шаге промокал полотняным платком крутой лоб.

Индра и Варуна невольно переглянулись, увидев вблизи его значок. Адепт высшего посвящения Внешнего Круга! В его присутствии главенство Индры становилось сомнительным: офицер был равен по священству главе имперской профессиональной коллегии или, скажем, начальнику столичной голубой Стражи, а стажер, пусть и орденский, все-таки оставался учеником.

Но бородач не оказался уставным жуком и, молча скользнув лукавым глазом по нелепому сочетанию армейской каски со змеей и крылатого диска на груди, попросил у молодых людей хотя бы сухарь, пусть даже и не моченый. Варуна, порывшись в полевой сумке, добыл яблоко и два раскрошившихся овсяных печенья, посулив накормить получше в "стрекозе".