— Милостивый государь, я живу сейчас на уровень голого существования! Правительство забирает все мои деньги, а мне остаются жалкие гроши, жалкие гроши, сударь, для трех моих сыновей и двух дочерей!

Флинкс покачал головой, восхищаясь несравненным стилем Мамаши Мастифф. Потомство транксов всегда было кратным двум — врожденное свойство, необходимое для выживания. С большинством земных и человеческих дел не возникало никаких конфликтов, но благодаря какому-то вывиху психологии транксы не могли не считать нечетные рождения у людей делом жалким и в немалой степени неприличным.

— Тридцать кредитов, — наконец, вздохнула она.

— Кощунство! — воскликнул муж, сильно задрожав антеннами. — Они стоят, возможно, десять, да и то я немилосердно льщу ремесленнику.

— Десять! — простонала Мамаша Мастифф, симулируя обморок. — Десять говорит это существо, и еще похваляется! Наверняка… сударь, вы ведь наверняка не ожидаете, что я буду всерьез обдумывать такое предложение! Оно неудачно даже как шутка!

— Тогда пятнадцать, и мне следовало бы сообщить о вас местному магистрату. Даже у простых воров хватает приличия работать инкогнито.

— Двадцать пять. Сударь, вы, культурные и богатые существа, наверняка можете найти лучшее занятие, чем насмехаться и потешаться над старой самкой. Той, которая, несомненно, оплодотворила столько же яиц, сколько и вы…

У самки хватило достоинства опустить голову и покраснеть. Транксы относились к сексу вполне открыто… И к своему, и к чужому…

— Но все же, — подумал Флинкс, существовали границы, переступать которые не полагалось.

Может, это и не было проявлением хороших манер, но в данном случае, похоже, являлось хорошим бизнесом. Самец неловко хмыкнул, издав глухое вибрирующее гудение.

— Только двадцать.

— Двадцать три с половиной, и не на десятую кредита меньше я не соглашусь! — продекламировала Мамаша Мастифф и сложила руки на груди в признанном жесте окончательности.

— Двадцать один, — сделал встречное предложение самец.

Мамаша Мастифф упорно покачала головой, неподвижная, как дерево. Она выглядела готовой переждать энтропию.

— Двадцать три с половиной и ни десятой кредита меньше. Мое последнее и окончательное предложение, милостивый государь. Эта пара сама найдет рынок сбыта. Я должна жить и боюсь, что и так уже позволила вам отклонить меня чересчур далеко.

Самец бы спорил дальше, хотя бы из принципа, если не ради чего либо еще, но в этом пункте самка положила иструку ему на грудную клетку-б, как раз ниже уха, и чуть погладила. Это кончало торг.

— Азах, Темные Центры! Двадцать пять… Нет, двадцать три с половиной тогда! Воровство! Покушение на разум! Всем хорошо известно, что деловой человек обманет и свою родительницу, лишь бы нажить полкредита!

— И всем также хорошо известно, — гладко ответила Мамаша Мастифф, продолжая торги, — что транксы — самые хитрые продавцы галактики. Вы сами совершили кражу, так что вор-то вы, а не я!

Как только передача кредитов закончилась, Флинкс покинул свой наблюдательный пост и прогулялся к комбинации ларька с домом. Транксы счастливо отбыли, переплетя антенны. Может, у них брачный полет? Самец, по крайней мере, казался слишком старым для этого. Цвет его хитинового покрова переходил понемногу в синий, несмотря на явное применение косметики, в то время как самка была куда более молодого аквамаринового цвета. Транксы тоже имели любовниц. Во влажном воздухе их тонкий аромат долго не пропадал.

— Ну, мать, — начал он, не указывая родства, — на этом она настояла много лет назад, — а употребил титул, дарованный ей народом рынков. Ее все называли матерью, — бизнес, кажется, идет хорошо.

Она явно не заметила его приближения и мгновенно смешалась.

— Что? Что? А, это ты, щенок! Ва!

Она сделала пренебрежительный жест в направлении отбывших транксов.

— Ворье эти жуки, так меня обкрадывать! Но разве у меня есть выбор?

Она не дождалась ответа.

— Я старая женщина и должна иногда продавать, чтобы обеспечить себя, даже по таким ценам, ибо кто в городе станет кормить меня?

— Вероятней, мать, город станешь кормить ты. Я видел, как ты покупала эти же спиральные кувшины у Олина Медника не далее как шесть дней назад… за одиннадцать кредитов.

— Да? Кхгм, — кашлянула она. — Должно быть, ты ошибся, мальчик. Даже ты, знаешь ли, можешь иной раз ошибиться. Гм, ты уже ел сегодня?

— Только пирожок с тиском..

— Разве так я тебя воспитывала — жить на сладостях?

В своей благодарности за смену темы она стимулировала гнев:

— И, ручаюсь, ты в любом случае отдал половину его этому своему проклятому змею!

На этот раз Пип проснулся, поднял голову и тихо зашипел. Мамаша Мастифф не любила мини-дракончика. Эту неприязнь разделяли многие. Лишь некоторых из них можно было убедить после долгих уговоров погладить его. Но никто не мог забыть, что яд его мог свести человека в могилу за шестьдесят секунд, а противоядие являлось редкостью. Флинкса никогда не обманывали ни в чем, когда на его плечах лежал, свернувшись, змей.

— Полегче, мать. Он, знаешь ли, понимает, что ты говоришь. И не столько что, сколько почему.

— О, разумеется, разумеется! Утверждай теперь, что это чудовище обладает разумом! Он, наверное, околдован. В это последнее я, по крайней мере, верю, так как, — да, не могу отрицать, — видела, как эта тварь странно ведет себя. Но он не работает, постоянно спит и чудовищно много ест. Ты, малыш, намного лучше жил бы без него.

Он рассеянно почесал мини-дракончика.

— Твое предложение не смешно, мать. Кроме того, он-таки работает.

— Дешевый трюк, — фыркнула она, но не громко.

— А что касается его обычая спать и есть, то он иной, хотя в его организме происходит обмен веществ. И, самой важное, он мне нравится, и… я нравлюсь ему.

Мамаша Мастифф поспорила бы еще, если бы они не прошли за долгие годы бесчетные вариации этого самого спора. Несомненно, собака или одна из местных одомашненных птиц была бы более полезным дружком для мальчика, но когда Мамаша Мастифф взяла к себе вызвавшего у нее сочувствие малыша, у нее не было кредитов на собак или птиц. Флинкс сам натолкнулся на дракончика в переулке за их первой лачугой, роющегося в мусорной куче в поисках мяса и сахара. Не ведая, кто он такой, Флинкс приблизился к нему открыто и без страха. На следующее утро она обнаружила обоих в постели мальчика. Она схватила метлу и попыталась шугануть змея, но испугалась, когда тот открыл рот и угрожающе зашипел на нее. Эта попытка была первым и последним усилием разлучить эту пару.

Отношения между ними были необычными и многократно обсуждались, особенно потому, что Аласпин находился во многих парсеках от Мотылька, и никто не мог вспомнить, чтобы слышал раньше о мини-дракончике, жившем на свободе вне своего родного мира. Большинство подозревало, что он принадлежал какому-то космическому торговцу, освободился в челночном порту и убежал. Поскольку ввоз ядовитых животных являлся уголовным преступлением на большинстве планет, в том числе и на Мотыльке, никого не удивляло, что первоначальный владелец не предпринял усилий предъявить права на свою собственность. В любом случае он никому не причинял вреда (Флинкс-то знал нечто иное, и знал, что этим фактом лучше не похваляться), и поэтому никто на рынке на заявил протеста властям по поводу его присутствия, хотя все страстно желали, чтобы он убрался куда-нибудь подальше.

Флинкс решил сменить тему.

— Как ты обеспечена кредитами, мать?

— Пхе! Как всегда, плохо. Но, — с лукавой чуть заметной усмешкой сказала она, — на последней сделке я должна бы суметь протянуть какое-то время.

— Рад за тебя, — засмеялся он.

Он стал разглядывать беспрестанно текущую вокруг и перед лавочкой разноцветную толпу, пытаясь измерить процент богатых туристов. От этих усилий у него, как обычно, заболела голова.

— Обычный дневной косяк, мать, или нет?

— О, деньги там сейчас есть, что и говорить! Я их носом чую. Но они отказываются подходить к моей лавке. Наверно, тебе повезет больше, малыш.