Хуже получилось с курсами, которые я взял на кафедре истории СССР. К сожалению, курсы исторической библиографии и археографии, важные для образования историка, оказались никак не связанными с реальными историческими штудиями. А жаль.

К концу третьего курса вставал вопрос – что дальше? Писать, конечно, я хотел только у Сюзюмова. Совпадало много. Мне нравилась тема, мне хотелось заниматься историей Древней Руси. А учиться у Сюзюмова было радостью и чудом. Но попасть в аспирантуру было практически нереально. Аспирантуру давали только по истории КПСС. Кроме этого, я не хотел быть учителем средней школы, а выпускники дневного отделения подлежали обязательному распределению в распоряжение облоно. Заочников же не распределяли.

Надо было искать работу на будущее, тем более что на очереди была свадьба с моей однокурсницей Л. Аверьяновой.

Курс четвёртый И последний. После третьего курса я перешёл на заочное отделение и устроился, с помощью И. М. Тёмкиной, лаборантом в лабораторию при кафедре политэкономии Свердловского пединститута. На заочном отделении полагалось учиться 6 лет. Меня перевели на четвёртый, так как учебные планы на очном и заочном отделениях сильно расходились.

По хоздоговору пединститута с заводом им. Воровского, находившимся на углу ул. Белинского и Фрунзе, мне положено было исследовать «пути сокращения производственного цикла в условиях мелкосерийного производства буровых установок СБУД-1500-300». Это означало следующее – я должен был с секундомером отследить, как из заготовки появляется деталь, которая станет частью буровой установки; как загружен станочный парк завода.

Занятие было прескучное, создававшее возможность читать на работе. Именно там я перечёл незадолго до этого купленное собрание сочинений Е. В. Тарле. Полезное чтение, между прочим. И не только «Наполеон» или увлекательная «Крымская война», но и его дореволюционные исследования по истории социально-экономической истории Франции накануне и в годы Великой французской революции.

Итог экономических опытов был для меня неожиданным, если не шокирующим. Я самым добросовестным образом установил, что станки работают примерно половину рабочего времени. Но все рабочие выполняют план на 120%!

Вычтя необходимое время, которое по нормативам приходилось на техобслуживание станков, всё равно получил, что станки простаивают очень много. Дальше – больше. Я пошёл смотреть в заводоуправлении техдокументацию и нормы на производство деталей этой буровой. Из анализа документов следовало, что станки заняты на 98% времени!

Со сделанным мной открытием пошёл разбираться с научным руководителем договора, опытным доцентом-экономистом. Он рассмеялся. «Нормы, – сказал он мне, – устанавливаются не по реальным трудозатратам, а для того, чтобы платить рабочим в тех пределах, которые закладывает Минтруд для каждой категории рабочих, то есть станочник должен иметь 120-140 рублей в месяц, у других категорий рабочих – металлургов, строителей – свой предел оплаты, и под это подстраивается нормирование».

Как не вспомнить И. Тёмкину – «Нормы у нас дурацкие!»

Я понял, что реальная социалистическая экономика никакого отношения к науке не имеет, и собрался уходить.

Мой приятель А. Мясников, талантливый журналист и хороший социолог, которому я рассказал эту историю, предложил мне перейти на работу в Уральский политехнический институт, где создавалась социологическая лаборатория. Вскоре я был принят туда старшим инженером.

В начале 1968 г. мне удалось получить командировку в Москву, и я впервые работал в Институте научной информации по общественным наукам, тогда ещё находившемся рядом с Ленинкой. Поездка была удачной. Смог выявить и заказать микрофильмы источников, необходимых для подготовки дипломного исследования.

Учебный процесс свёлся к двум «секторам». Я по-прежнему старался прибегать на лекции М. Я. Сюзюмова по римскому праву, на занятия М. А. Поляковской по греческому. Все остальные дисциплины я «сдавал», благо, что из действительно сложных курсов оставались экзамены по разделам новейшей истории Азии и Африки, а также Запада.

В работе над дипломом наиболее сложной и важной частью стало выявление влияния греческого Номоканона, решений вселенских и поместных соборов на документы древнерусского церковного права.

К весне я умудрился за год сдать все экзамены и зачёты за три курса заочного отделения, каллиграфическим почерком написал дипломную работу.

Но не тут-то было! Закончить университет в один месяц с моими однокурсниками-дневниками мне не удалось.

Михаил Яковлевич, прочитав диплом, потребовал от меня исследовать чешско-сербско-болгарскую дискуссию о месте происхождения Закона Судного людем, обосновать собственное мнение по этому вопросу, просмотреть публикации на французском языке на эту тему, а переделанную работу не переписывать, а напечатать на машинке.

Делать нечего. Пришлось проводить исследование, делать переводы, печатать на машинке. Спасибо Сюзюмову. Этот раздел диплома практически без переделок вошёл в мою кандидатскую диссертацию.

Осенью 1968 г. я защитил дипломную работу и отправился к проректору по заочной работе за дипломом. Тогдашняя проректор, увидев, что я поступил в 1964 и закончил в 1968, – ахнула. «Разве вы не знаете, что экстернат запрещён?»

Конечно, не знал. Но деваться было некуда, тем более что диплом был с отличием, и закончил я с рекомендацией в аспирантуру.

Другое дело, что получить место в аспирантуре по истории древней Руси или средних веков было практически нереально. Я продолжал заниматься темой, определённой Сюзюмовым, но одновременно активно работал как социолог.

В социологической лаборатории Уральского политехнического института мы занимались профессиональной ориентацией студентов, нас интересовали возможности повышения качества образования. Эту работу активно поддерживал ректорат УПИ. Мы изучали уровень представления студентов разных курсов о своей будущей профессии и сравнивали их с оценками выпускников, работавших на крупнейших заводах, Белоярской атомной станции, в НИИ. Первая статья, опубликованная мной, была статьёй по социологии образования.

Окончательный выбор был сделан осенью 1969 г. …В тот день я вернулся с конференции по социологии, которая шла в г. Горьком. Поздно вечером дома зазвонил телефон. Звонил заведующий кафедрой истории

СССР В. В. Адамов. Он сообщил, что на факультете появилась вакантная ставка аспиранта. Она предназначалась для истории КПСС, но кандидата на неё не было, и мне предложили аспирантуру у М. Я. Сюзюмова по русско-византийским отношениям.

Утром я отнёс заявление о поступлении в аспирантуру Уральского университета.

Студенчество закончилось. Сейчас, вспоминая прошлое, подведу некоторые итоги. Что университет дал мне?

• Прежде всего, систематическое образование. Традиционный набор дисциплин истфака – это необходимое условие для историка. Боюсь, что никакие учёные степени по истории, полученные физиками, химиками, медиками и иными, историками их не делают;

• овладение важнейшими методами исторического исследования, опытом работы по анализу текста документа, без чего историков не бывает;

• основательную теоретическую подготовку по проблемам философии истории, прежде всего, благодаря урокам М. Я. Сюзюмова;

• навыки самостоятельного обучения.

Отдельная тема – это счастье учиться у М. Я. Сюзюмова, который олицетворял собой преемственность лучших традиций исторической науки.

Сложнее с вопросом, что я не получил за время обучения. Констатируя субъективность своих оценок, разделю их на две части.

Если речь идет о стандартной подготовке историка, то, полагаю, недостатком было сравнительно формальное преподавание курсов источниковедения и историографии (отечественной истории). Эти курсы должны занимать одно из центральных мест во всей системе подготовки историка, причем чтение их обязательно должно сочетаться с «прикладной составляющей» – практическими занятиями, в том числе связанными с темой будущего дипломного сочинения студента. Нет нужды говорить, что именно состояние разделов по историографии и источникам служат основой квалификационной оценки любого исследования.