Ана Роса слегка улыбнулась.

— Просто надоело сидеть дома и бить баклуши, — уклончиво ответила она.

Эстела пристально посмотрела на дочь.

— Тебя, наверное, удручает присутствие Ирены и ее детей в нашем доме?..

— Немного, — призналась Ана Роса, — но я понимаю, ты не можешь иначе.

— Может, ты испытываешь неловкость оттого, что у нас оказался совершенно чужой человек — Федерико Корхес?

Ана Роса слегка покраснела и сделала полный оборот на вертящемся кресле, чтобы скрыть свое смущение.

— Отчего же? Все от него в восторге…

— Все, но не ты? — спросила Эстела.

— Мама, я вообще редко прихожу в восторг от людей, — пробормотала она.

— Это я заметила.

— Нет, — медленно проговорила Ана Роса, — я не имею ничего против Корхеса. Он меня не достает. Он ведет себя, кажется, достаточно тактично. Много времени проводит с детьми. Вчера возил их на пляж, а вечером, я слышала, что-то читал им вслух…

— Что читал? — с любопытством поинтересовалась Эстела.

— Кажется, это были стихи… Что-то о танцующей луне, которая уводит за собою ребенка…

— А, — сказала Эстела, — это стихи его тезки, Федерико Гарсиа Лорки. А ты что — стояла под дверью?

— Нет, проходила мимо, — Ана Роса снова закрутилась на кресле. — По-моему, он неплохой человек.

— По-моему, тоже, — согласилась Эстела.

Отец Иглесиас часто навещал Фьореллу. Посещения эти были второй по счету, после музыки, отрадой для ее души.

…Когда она оказалась прикованной к постели, может быть, впервые в жизни мужество изменило ей. В тайне от невестки Фьорелла начала копить таблетки снотворного, которые по одной в день Онейда приносила ей на ночь.

Фьорелле незачем было и спать, и бодрствовать. Спать для того, чтобы видеть сны, в которых она ощущает себя свободно передвигающейся, сильной, еще не старой женщиной, и бодрствовать затем, чтобы предаваться бесплодным воспоминаниям и горестным сожалениям об утраченном пространстве? Правда, иногда невестка или Онейда вывозили ее в специальном кресле в сад или на прогулку, и тем не менее пространство все больше сужалось вокруг нее и в основном ограничивалось четырьмя стенами ее комнаты.

Конечно, оставалась еще музыка… ее вечная любовь, ее наркотик. Музыка ненадолго возвращала ей ощущение движения и даже полета; этого счастья Господь Бог ее не лишил.

Ее палка, на которую она столько лет опиралась при ходьбе, теперь стояла в углу, как вечное напоминание об утраченном счастье. Да, это было счастье, это была свобода; подумать только, в те времена она могла сама, без посторонней помощи выйти на улицу, сесть в машину, поехать в церковь.

Теперь же церковь в лице отца Иглесиаса сама приходила в ее дом.

Отец Иглесиас терпеливо поучал ее, поддерживал, не давал Фьорелле окончательно погрузиться в отчаяние.

Он говорил, казалось бы, все те слова, которые любой священник произносит любому, попавшему в несчастье, и она знала это.

Но теперь это были для Фьореллы не пустые фразы.

Он наставлял ее, что страдания ниспосланы людям свыше. Тот, кто не страдал, никогда не познает Бога. Тот, кто не познает Бога, еще более несчастен, чем больной, чем нищий, чем парализованный, душа его — увечная душа, слепая, глухая, ей не дано прозреть.

Мы должны не только терпеливо переносить земные муки, но и жаждать их всем сердцем, как измученная зноем земля жаждет дождя.

Мы обязаны со смирением принимать то, что послала судьба: самая большая победа, которую только может одержать человеческое существо — это победа над самим собой.

И тогда благодать снизойдет в душу. Тогда мы не будем больше мучить тех, кто окружает нас. Напротив, им можно оказать серьезную помощь, поддержать в трудную минуту, дать разумный совет…

Фьорелла жадно внимала этим поучениям.

Прежде ее посещения храма Божьего носили чисто формальный характер. Все ди Сальваторе испокон века посещали церковь. Это была традиция, которую никто из них не вправе был нарушить. И Фьорелла отдавала дань этой традиции.

Но теперь она молилась всей душой.

Люди способны оказать друг другу поддержку, но в настоящей беде единственная опора — это Бог.

И однажды она, смущаясь и отворачиваясь, сунула отцу Иглесиасу заветный сверточек, в котором лежало накопленное ею снотворное.

Он развернул пакетик и сразу все понял.

— Благодарю тебя, Господи, — отец Иглесиас, опустившись на колени перед ложем Фьореллы, перекрестился, — ты просветил сердце моей духовной дочери… Она на правильном пути и отныне не сойдет с него во веки веков. Аминь.

…И все же даже теперь иногда бесполезные сожаления о некоторых поступках, совершенных ею в давно прошедшие дни, наполняли душу Фьореллы горечью. Особенно сейчас, когда благодаря ей семейство Гальярдо свалилось на ее кроткую невестку Эстелу.

И все потому, что когда-то она, Фьорелла, приняла из рук обезумевшей Ирены Ривас крохотное дитя, Мартику.

Все они привязались к ребенку, полюбили его.

Но настало время, и Мартику пришлось возвратить Ирене, ее законной матери, и Херману, ее отцу.

Теперь волею судьбы Мартика опять вернулась в их дом. Фьорелла счастлива видеть ее милое личико, слушать ее детский лепет.

Но вместе с Мартикой явилась в дом целая свора Гальярдо: Ирена, ее приемыш Хермансито, ее воспитанница Милагритос… И что будет делать с этим семейством Эстела? Не век же им всем пребывать в доме приемной матери Мартики! И о чем только думает Ирена? Ей хорошо теперь предаваться скорби и слезам, а вот Эстеле приходится обо всех думать и заботиться. Мало ей своих хлопот и своих проблем!

Хорошо еще, что этот любезный человек, Федерико Корхес, изъявил свое согласие пожить некоторое время в их доме. Он заботится о детях, Эстела уверяет, что Федерико хорошо разбирается в бизнесе и дает ей кое-какие ценные советы, понимает в дизайне. Он же следит в доме за распустившейся прислугой, которая норовит улизнуть от выполнения своих прямых обязанностей — у Эстелы на это нет ни сил, ни характера. Федерико проявил себя в доме как хороший хозяин, но вместе с тем он с настоящими хозяевами ведет себя как тактичный, внимательный гость, и это приятно.

Он часто навещает ее, старуху, расспрашивает Фьореллу о семействе ди Сальваторе и видно, что ему интересно слушать ее рассказы. Человек живой и любопытный, в нем еще не притупился интерес к людям.

Иногда они вместе слушают музыку, спорят об отдельных фрагментах опер — и спорят горячо. Федерико в такие минуты забывает, что он здесь всего-навсего гость, который, казалось бы, должен соглашаться с хозяевами.

Она улыбнулась, припомнив, как он по косточкам разбирал последний акт оперы «Риголетто», уверяя ее, что некоторые мелодии Верди позаимствовал у малоизвестных опер Россини. Впрочем, сцену Джильды, Спарафучилле и Магдалены он ценил высоко — эта яростная сцена — лучшее, что есть в опере, уверял ее Федерико.

…Но отчего ее не покидает ощущение, что она его уже где-то видела?..

Где? Когда?

Глава 33

Галарраге уже около недели не удавалось побыть с Аной Росой наедине. Наконец он перехватил ее в саду. Ана Роса срезала цветы, чтобы поставить их в комнате матери. Девушка казалась чем-то подавленной.

— Цветок среди цветов! — окликнул ее Галаррага. — Здравствуй. Неужели ты настолько убита гибелью Хермана, что совсем не хочешь видеть меня?

Ана Роса посмотрела на него и отвела глаза.

Даже от него самого она пыталась скрыть свое влечение к нему, чисто физическое, позорное влечение к этому сильному, красивому самцу, плебею. К Гонсало она не испытывала и сотой доли того влечения, но зато Каррьего понимал ее и любил не только ее тело, но и душу, не то, что этот мужлан. Уступая Галарраге, она уступала самой природе, и эта уступка всегда казалась ей унизительной, поэтому Ана Роса неизменно держалась с любовником вызывающе и грубо.

— Что тебе надо? — резко спросила она.