Я заведую клубом. Вместо приветствия Хусниддинова грубо оборвала:
Сибирская язва, видно, у вас на языке выскочила! Что за произношение! А эти ослицы говорят и того хуже! Фируза с трудом подавила гнев.
После урока поговорим в канцелярии, — сказала она спокойно.
Никого не отпускайте! Покинув класс, она прошла в свой кабинет и, энергично покрутив ручку телефона, попросила соединить ее с председателем Центрального Исполнительного Комитета.
— Это вы, господин Абдухамид Муддинов, здравствуйте! Говорит с вами Фируза… Я из женского клуба… Спасибо, и я желаю вам здоровья. Прошу вас, уделите нам немного внимания, навестите нас хоть разок… Хочу кое-что рассказать вам, посоветоваться… Приедете? Очень хорошо. Жду вас! Вот если б и назир просвещения господин Кори-Юлдаш пожаловал…
Разговор был окончен. Фируза вскочила и побежала осматривать спальню, столовую, зал заседаний. Как будто все в порядке.
Раздался звонок, возвещавший, что урок окончился. Все вышли из классов.
Фируза между тем узнала от своей заместительницы волнующие новости. Трех молодых женщин увели из клуба некие «ответственные работники». Днем и ночью подле клуба шныряют в поисках приключений весьма сомнительные личности, заигрывают с девушками, а то входят в дом и уводят их на улицу.
— Все это мы сейчас обсудим! — заявила Фируза. Приедут начальники, проведем собрание…
— Как же это будет, мужчины и женщины вместе?
— Ну и что же? Кто захочет — снимет паранджу, кто не захочет — не снимет!
Вскоре явились Абдухамид Муиддинов и Кори-Юлдаш Пулатов. Их встретили учительницы — татарки и узбечки во главе с Фирузой; все были без паранджи. После осмотра клуба Фируза пригласила гостей в зал заседаний.
— А сейчас послушайте, что мы вам скажем, есть у нас жалобы, и просьбы, и даже требования.
Абдухамид Муиддинов огляделся и сел на один и стоявших в стороне стульев.
— Пожалуйста, — сказал он, улыбаясь, мы готовы выслушать все ваши упреки и жалобы. Вполне возможно, что за многими делами Центральный Исполнительный Комитет и не уделял достаточно внимания женскому клубу. Но мы придаем первостепенное значение раскрепощению женщин, их образованию и равноправию… Для достижения этого Советская власть не пожалеет средств!
— Спасибо! Поэтому-то я и позвонила вам, сказала Фируза. — На вас вся надежда. Велико значение женского клуба. Женщины и девушки получают здесь образование, их обучают разным ремеслам: мы разъясняем им их права и учим бороться за свою свободу. Но находятся еще среди ответственных работников люди, которые считают, что женский клуб — это рынок невест!.. Они являются сюда как хозяева, уводят понравившихся им девушек. Я не была здесь два месяца, и за это время отсюда выманили трех наивных молодых женщин.
— Кто, кто сделал это? — взволнованно спросил Муиддинов.
— Я еще не знаю, но непременно выясню и сообщу вам. Это пятнает честь нашего клуба, примите меры, чтобы такое не повторялось! Далее, у ворот и вокруг дома вечно болтаются какие-то подозрительные парни, пристают к женщинам, так что те боятся выходить… А во время моего отсутствия они даже внутрь дома проникали.
Надо бы одного-двух милиционеров поставить. Хочу также заявить, что в последние дни питание ухудшилось: мало жиров получаем, и мяса, и сахару…
— Я записал все ваши требования и просьбы, они вполне законны. Мы примем неотложные меры, — сказал Муиддинов.
— У меня еще есть дело к назиру просвещения.
— Пожалуйста, прошу! — живо откликнулся Кори-Юлдаш, полный смуглолицый человек с отвисшими щеками. — По-моему, назират в курсе ваших дел.
— В курсе-то в курсе, но хороших учительниц нам не дает, и вообще нам еще трех не хватает.
— Напишите нам об этом. Мы непременно найдем и пришлем вам.
— Мы уже писали… И что же? Нам прислали турчанку Хусниддинову… Она не знает нашего языка и ругает девушек да и нас — администраторов и педагогов — за то, что мы не говорим по-турецки.
— О, это плохо! — заговорил Муиддинов. — Правда, ЦИК постановил, что государственным языком Бухарской народной республики является тюркский и все должны его знать, однако с нашими женщинами, которые еще не овладели им, надо быть гибче, осмотрительней. Где эта учительница?
— Она ушла, — ответил кто-то.
— И разговаривает она грубо, властно, как хозяйка, — сказала Фируза.
— Да, да, — подхватили остальные, — очень груба со всеми.
— А вы увольте ее!
— Не так-то это просто: она жена Сайда Ахрори.
— Ну и что? Подумаешь!
Услышав это, Кори-Юлдаш поднялся с места и торопливо сказал:
— Хорошо, хорошо, мы заберем ее, а для вас найдем другую, может быть, русскую, знающую таджикский язык.
— Хорошо бы, — сказала Фируза.
Собрание продолжалось. Разговор шел о нехватке книг, тетрадей, о том, как проводить каникулы, и о многом другом. Муиддинов пообещал предоставить женскому клубу одну из правительственных дач, где все женщины смогут хорошо отдохнуть.
На этом собрание закончилось, приехавших угостили чаем, и они отбыли. Тут Фируза вспомнила о доме, о дочке и всполошилась: бедная Гульбахор, наверно, проснулась голодная, кричит. Она быстро распрощалась со своей заместительницей, схватила паранджу и чашмбанд и чуть ли не выбежала во двор. Во дворе она увидела только что вошедшую Анбари Ашк.
— Здравствуй, Фируза-джан, — сказала она, — поздравляю с окончанием сорока дней!
Ну как, жива-здорова? Как дочка, Оймулло? Самое главное — здоровье! Я вот болела, из дома не выходила, не знаю, что с моей подопечной Оим Шо. Вот пришла навестить.
— С Оим Шо все в порядке, учится… Староста класса. Она, наверное, в своей комнате, заходите, а я спешу домой, оставила дочку на попечение Оймулло. Навестите нас. До свиданья.
С этими словами Фируза выбежала на улицу, а тетушка Анбар пошла к Оим Шо.
С тех пор как Оим Шо ушла от Хасанбека, она жила в клубе. Ей не пришлось учиться грамоте с самого начала, она уже была грамотной, много читала, быстро усваивала все, что преподавали, помогала вести клубную работу. В последнее время иногда уходила домой — Ходжа Хасанбек, видимо, побаивался приставать к ней, у него были свои заботы. Оим Шо думала даже на время каникул совсем переселиться из клуба в свой дом, помогать старухе матери по хозяйству.
Тетушка Анбар застала Оим Шо за чтением газеты «Бухоро ахбори».
— Как хорошо, что наконец пришли! — радостно воскликнула молодая женщина и побежала ей навстречу. Но в голосе ее слышался упрек. — Я уже все глаза проглядела, ожидая вас.
— Попрекайте, попрекайте, вы правы, Оим! Заботы и хлопоты совсем одолели! А тут еще болела. Ничего не поделаешь старость! И старик себя неважно чувствует. Дети учатся… Но довольно обо мне. Как вы поживаете, как идет ученье?
— Спасибо, спасибо, хорошо! А сердце от тоски разрывается.
— Вы тоскуете? — удивилась Анбар. — Все в клуб ходят развлечься, а вы, живя тут, тоскуете. Странно!
— Сама не знаю, что со мной, — вздохнула Оим Шо. — Ничто не радует, смотреть ни на что не хочется… Девушки веселятся, играют, в бубен бьют, а я не могу. Правда, как-то одна молодая женщина рассказала мне о своих горестях. Я поплакала вместе с ней, и как-то легче стало. Поднялась я тогда вместе с девушками на крышу, оглядела все вокруг и облегченно вздохнула. Весна! Я и не заметила, когда она пришла.
— Да, весна, — сказала задумчиво тетушка Анбар. — Ваша тоска мне не нравится. Человек беспричинно не тоскует. Вы слышали, говорят, на Регистане народное гулянье, празднество по случаю Ноуруза?
— Нет, ничего не знаю…
Что за гулянье?
— Небывалое! Ярмарка! Шатры поставили рядами, цирк, чайханы, рестораны… Все на диво! Иллюминация, какие хочешь развлечения. А распорядителем этот самый Насим-джан, сын хаджи Малеха. Видела я его на белом коне, с ним еще двое, командует, распоряжается… Ну прямо эмир!
— А кто это — Насим-джан? — спросила Оим Шо, притворяясь, что не знает.
— Да тот, что расчистил дорогу для женщин тогда, в день праздника… Ах, вы ведь не были! Но мы с вами видели его на Регистане.