После танца и песен расстелили дастархан, внесли подносы со сластями и фруктами — виноградом, персиками и абрикосами. Распорядительница свадьбами принимала подносы у служанок, обносила всех, обменивалась шутками с гостями. Старшая госпожа то входила в комнату, садилась у окна и угощала гостей, то выходила отдать распоряжения. Она привела с собой свою девятилетнюю дочку Мушаррафу и усадила ее возле Оймулло Танбур, сидевшей у окна. Как только мать выходила из комнаты, девочка тотчас вскакивала, через окно прыгала во двор и бежала посмотреть, как в маленькой каморке женщины наряжали невесту.

Бибизагору усадили на стул против зеркала, заплели ей волосы в мелкие косички, намазали брови усмой, подвели глаза, над губой и на щеках посадили мушки, грудь и спину надушили розовым маслом, надели на нее всякие драгоценности — серьги, кольца, бусы, браслеты и другие украшения старшей госпожи и ее дочери. Невеста была в кисейной рубашке, в розовом шелковом платье с цветами, поверх него бархатный, шитый золотом камзол, голову повязали вышитым шелковым платком, а сверху накинули белую кисею, которая окутала ее до пят.

Пока гостям подавали жаркое, а потом убирали дастархан, невесту нарядили. Старшая жена бая вызвала госпожу Танбур. Вместе с ней поднялись и еще пять-шесть гостий, самых молодых, — и церемония началась. Впереди выступала Оймулло Танбур с книжечкой в руках, за ней две женщины с большими подсвечниками, за ними невеста, несшая на голове девять лепешек, одна на другой, потом остальные женщины — вся процессия направилась в большую комнату.

Оймулло Танбур пела приятным голосом:

Женщины отвечали хором:

— Тысячу раз привет!

— Тысячу раз!

Когда пышная процессия вошла в большую комнату, все присутствующие, в знак почтения к невесте, поднялись с мест и на каждый возглас Оймулло отвечали так громко, что дрожали окна и двери. Затем сваты со стороны невесты — старшая госпожа и подруги — уселись перед свадебным пологом, а невеста стала за ним. Тогда откинули полог, и распорядительница громко сказала:

— Пусть невеста сядет, мы дарим ей этот дом!

Невеста кланялась, но не садилась.

Тогда закричала стряпуха байского дома:

— Пусть невеста сядет, мы дарим ей сад Кулба!

Опять поклон, но невеста остается стоять.

— Пусть невеста сядет, мы дарим ей базар коконов! — воскликнула самая богатая гостья.

Но невеста не села. Наконец какая-то старуха сказала хрипло:

— Пусть невеста сядет, я дарю ей сына!

Тогда невеста поклонилась и села.

Оймулло Танбур подняла руки, прочла молитву, сказала аминь — и музыканты опять принялись играть. В этот вечер танцовщица Тилло, которая еще была совсем молода, показала во всем блеске свое искусство: она и пела, и танцевала, и била в бубен, да так, что всех расшевелила и развеселила. Жены баев наперерыв совали ей деньги под тюбетейку, музыкантши, видя это, еще больше воодушевлялись, веселье разгоралось вовсю.

Фируза с другими девочками стояла во дворе у окна большой комнаты и смотрела на праздник. Старуха Дилором то была занята стряпней, то, присев на табуретку, указывала служанкам, какое нести блюдо, — жаркое, фруктовый суп и другие блюда. Старуха, много повидавшая на своем веку, даже не подошла к окну посмотреть на той. Пот градом лил с ее лица. Чего ей стоило в такой жаркий вечер стоять у раскаленной печи, готовить плов, раскладывать его по блюдам, распоряжаться служанками… но она была рада, что ее зеница ока Фируза развлекается и веселится. Одного только хотелось — послушать Оймулло Танбур.

Приготовив плов, со спокойным сердцем она вышла во двор отдохнуть, освежить разгоряченное лицо. К ней подбежала Фируза.

— Бабушка, — сказала она, — идем, Оймулло взяла в руки свой танбур.

Старуха приказала служанкам без нее не прикасаться к котлам, а сама с внучкой поднялась на кирпичную суфу перед комнатой и стала у среднего окна. В эту минуту послышались приятные звуки танбура. Все присутствовавшие в комнате, молодые и старые, утихомирились, замолчали.

Оймулло Танбур сидела на почетном месте и, глядя куда-то в пространство, играла на танбуре народную мелодию. Сидя среди этих разряженных богачек, важных и надменных, Оймулло думала, что даже щемящие звуки танбура не могут их тронуть, — они как будто задумались и погрустнели, а кто знает, что у них в мыслях? Вот старшая жена бая, она всем своим напыщенным видом старается показать гостям и особенно своей сопернице, что это ею устроен праздник, это по ее желанию веселятся люди и играют музыканты и Оймулло поет тоже ради нее. Да, Оймулло знала эти мысли госпожи, и все же она не отказала ей, пришла на той. Почему она это сделала? Ей хотелось повидаться с младшей женой бая, которая была ей симпатична, а больше всего хотелось прочитать на людях свои новые стихи, так хорошо ложившиеся на народный мотив. Что ж, может быть, и здесь найдется кто-нибудь, кто поймет ее. Особенно среди тех, кто слушает ее за окнами, во дворе. Подумав об этих людях, Оймулло Танбур свободней вздохнула и, закончив вступление, запела:

Песня эта была нежна и приятна, но печальна, пробуждала неясное чувство томления, покоряла и звала куда-то.

Немало слез пролила старуха Дилором за свою трудную, мучительную жизнь, столько пролила, что давно уже высохли ее глаза, и она уже не помнила, когда плакала в последний раз, а сейчас, слушая Оймулло, она чувствовала, как слезы подступили к ее глазам, она вытерла их кончиком платка, и ей показалось, что вместе с ними уходят из сердца все заботы и горести. И еще кое-кто из женщин в комнате тоже вытирали слезы. Даже музыканты, для которых музыка и пение были профессией, их постоянной работой, ревниво слушали Оймулло и тоже поддались обаянию песни, и кто-то невольно стал в такт ей тихонько ударять в бубен. Но тут Оймулло оборвала грустный напев и перешла на другой — веселый и стремительный:

Все оживились, веселая шуточная песня так и подмывала двигаться, всем захотелось танцевать. И вот уже Тилло вскочила с места, дойристки схватили свои бубны, начался танец. Шумные возгласы одобрения раздались отовсюду.

В эту минуту старшая госпожа, перед тем покинувшая комнату, вбежала с громким криком: Жених приехал! Танцы и пение прекратились. Госпоже Танбур пришлось встать, выйти и подняться на суфу, чтобы приветствовать, как положено, жениха и проводить его в комнату.

Пока шел пир, жениха обряжали на среднем дворе, в одной из комнат для слуг. Женщины со смехом и шуточками надевали на богатыршу служанку, приведенную распорядительницей свадеб, мужские штаны, камзол, белый ситцевый халат, а поверх него еще ватный халат, жидкие, почти совсем вылезшие волосы скрутили в жгут и спрятали под тюбетейку, на ноги натянули высокие сапоги. Взглянув в зеркало, она сама себя не узнала.