— Куда же ей, бедняжке, деваться? Некуда…

— Дядюшка сказал, чтобы пошла к Оймулло. Там спокойнее. Женщины снова переглянулись.

— Правильно советует, — сказала Зарифа. — Госпожа Танбур славная, достойная уважения женщина. В хороших домах принята. Конечно, у нее надежнее, чем у нас.

— А, чтоб их и могила не приняла, этих проклятых извергов! — воскликнула жена водоноса. — За что, за что невинная сиротка должна скитаться по чужим домам!

Асо мечтал хоть разок взглянуть на Фирузу. Он готов был уже попросить у этих добрых женщин разрешения повидать ее, но не осмеливался.

— Да что же мы стоим! — сказала старуха. — Зайдем в комнату, сынок. Когда навалится беда, обо всем забываешь.

— Спасибо, но я не могу, — ответил юноша. — Надо поскорее явиться к баю, не то снова невесть что подумают. Только вот тетушку проводить бы домой и… Фирузу поскорей отправить.

— И то правда, — заметила жена водоноса. — Иди с тетушкой. Только осторожно, гляди, как бы за вами не увязался какой-нибудь негодяй. С Фирузой сам поговори, передай дядюшкин совет.

Не заставляя себя долго ждать, Зарифа накинула паранджу, закрыла черной сеткой лицо и вышла. Асо последовал за ней, и они двинулись к кварталу Писташиканон.

Квартал Писташиканон населен был бедняками, которые занимались тем, что раскалывали фисташки и абрикосовые косточки, отсюда и возникло его название. Купцы покупали фисташки в скорлупе и нанимали жителей этого квартала раскалывать их. Фисташку клали на маленькую наковальню и особым молоточком раскалывали скорлупу. Делали это очень быстро: одной рукой кололи, а другой сбрасывали полураскрывшиеся фисташки в корзину. Затем фисташки и надтреснутые абрикосовые косточки опускали в соляной раствор и, поджарив, продавали базарным лавочникам в тумены и области. Работали всей семьей, с утра до ночи, а зарабатывали ничтожно мало, едва хватало на кусок хлеба.

Проходя днем по улицам этого квартала, вы все время слышали стук молоточков по фисташкам и абрикосовым косточкам.

Женщина привела Асо в квартал Писташиканон, где она с мужем занималась тем же, что и большинство его жителей. Асо сердцем понял, что идет к друзьям, и потому стук молоточков и треск раскалываемых скорлупок ласкали его слух, как приятная мелодия.

Взволнованно билось сердце юноши. Наконец-то он увидит ту, которая ему дороже всех на свете. А он было и надежду потерял! Вот уже почти десять дней, как не видел Фирузу. С того злосчастного тоя. Эти дни тянулись, как месяцы, да что месяцы — казалось, целый год прошел. А теперь, н предвкушении встречи, как сладостно бьется сердце! За такое счастье можно и жизнь отдать!

Зарифа остановилась у низких ворот и постучала. Асо стоял поодаль шелковицы, оглядываясь кругом — не следит ли кто. Но вот ворота открылись, женщина вошла внутрь и позвала Асо. Его встретил одноглазый человек средних лет с рваной тюбетейкой на голове. Поздоровавшись с Асо, он запер ворота на цепь.

— Пожалуйте, — сказал он, проходя вперед.

Двор, окруженный со всех сторон высокой оградой, казался маленьким, как птичья клетка. Домишко состоял из одной комнаты.

Асо поднялся по ступенькам и вошел в переднюю. Женщина уже сложила там свою паранджу.

— Заходите в комнату, садитесь, — пригласила она. — Фируза у соседей, сейчас позову ее. Со вчерашнего дня, как только стукнет кто в ворота, отправляем ее к соседям. Тут быстро, через калиточку… Если приходят свои люди, она сразу возвращается.

Хозяин дома на первый взгляд казался неприветливым и угрюмым. Войдя вслед за ним в комнату, Асо огляделся. Окон в комнате не было, только две двери, одна из них была закрыта, и часть комнаты оставалась в полумраке. Пол был покрыт кусками войлока и паласа, вдоль стены лежала узкая стеганая подстилка. Хозяин усадил Асо подальше от двери, а сам сел у порога.

— Добро пожаловать, братец, — сказал он, улыбнувшись. — Вы уж простите нашу бедность, пропади она пропадом! И для одной комнаты не можем палас приобрести!

Асо был смущен приветливостью хозяина, его почтительным обращением. Он не мог из себя и слова выдавить. Да что там говорить о нужде, о бедности, Асо в жизни только это и знал. Пустая комната, куски войлока вместо паласа — вот невидаль! Наконец он преодолел неловкость и пробормотал:

— Спасибо вам… я тоже бедняк, байский слуга… к тому же — сирота…

— Главное — здоровье, а вещи — дело наживное, — продолжал одноглазый. — Мы с женой всю жизнь трудимся, зато дочь как надо замуж выдали: не пришлось перед людьми краснеть… Даже небольшой, по своим средствам, той справили. Нам достался по наследству палас, ну, мы его отдали дочери в приданое. Вот теперь сидим сами на стареньком, рваном…

— У вас хорошее занятие, — сказал Асо. — Ни от кого не зависите, колете себе фисташки — и все!..

А может, у вас сейчас нет работы?

— Работа есть, даже много, а что толку? Я как-то подсчитал: дневного заработка хватает на две лепешки, три чайника чая и на фунт винограда. Сколько же может человек прожить на хлебе и чае? Но спасибо и за это. Работаем мы в подвале, там же и готовим — в общем, целый день там… Здесь только спим.

В дом вошла жена одноглазого вместе с Фирузой Молодая девушка была в трауре: платье из синего ситца и поверх тюбетейки — белый кисейный налобник. Исхудавшая, желтая, с заплаканными глазами и припухшими веками, она все же была красива, даже как-то по-новому хороша. Так бывает с прекрасной алой розой, которая, чуть поблекнув, становится от этого еще ароматнее и прелестней.

— Здравствуйте, — сказала Фируза, почтительно приложив руку к груди.

Она продолжала стоять, пока хозяйка дома не предложила ей сесть.

Асо вскочил при появлении женщин, пробормотал что-то в ответ на приветствие Фирузы и умолк. У него от волнения отнялся язык. Молчали и остальные. Фируза сидела, глядя в пол. Асо опустил голову, не решаясь посмотреть на нее.

Нарушила молчание хозяйка:

— Асо отпустили. Через день-два отпустят и дядюшку. Что с него взять, со старого водоноса? Но если узнают, где ты, старику пощады не будет…

— Верно, — подхватил Асо, осмелев, — дядюшка Ахмед-джан велел, чтобы вы пошли к Оймулло, там надежнее.

— И я так думаю, — пролепетала Фируза дрожащим голосом.

— К какой Оймулло? — спросил одноглазый.

— К госпоже Танбур, — ответила жена. — Очень достойная женщина, добрая, участливая.

— Ко мне хорошо относится! — подхватила Фируза.

— Раз так, придется пойти на несколько деньков, — пораздумав, сказал хозяин дома. — Поживите там, пока все уляжется. Тогда снова к нам вернетесь. Очень мы к вам привыкли.

Фируза, все еще не поднимая глаз, застенчиво спросила:

— А как там дядюшка? Что еще говорил?

— Ничего… он там… в миршабхане, — забормотал Асо, — молится за вас… сказал…

Хозяйка дома поняла.

— Ладно, дети, пойду поставлю самовар. А вы тут поговорите.

У хозяина дома тоже нашелся предлог, чтобы уйти. Влюбленные остались одни.

Оба молчали, стеснялись взглянуть друг на друга. Асо мысленно корил себя, обвинял в трусости, но сказать ничего не мог. Совсем растерялся юноша. Да и что говорить? Почтить память Дилором-каниз, вспомнив ее добрые дела? Но зачем бередить свежую рану? А может, утешить, сказать о своей преданности, о том, что он жизнь готов за нее отдать? О чем же, о чем говорить?..

Фируза в это время думала о том, какой Асо хороший, храбрый, не испугался преследований, пошел в домик бабушки, зажег там свечу. Л потом — подумать только — был арестован… И, несмотря на все это, не забыл о ней, пришел тотчас же, как его отпустили. Какое счастье иметь таких друзей! Теперь, когда бабушки не стало, они заботятся о ней, прячут… А вот бедный дедушка мучается ни за что ни про что… Вспомнив и водоносе, Фируза наконец решилась заговорить: Что же передавал мне дедушка?

Умница Фируза, нашлась! Тут и Асо оживился.

Он сказал, что нельзя вам в этом доме оставаться, опасно. Все началось из-за человека, убившего слугу бая и ударившего ножом его самого. Этого человека разыскивают… Но почему-то миршаб и аксакал ищут также вас. Зачем вы им, не могу понять. Был бы у меня свой дом, сим бы вас спрятал, а так что я могу сделать…