— Это спасло бы нас всех, — серьезно ответил он, буравя ее взглядом, словно хотел загипнотизировать, подчинить своей воле. Он редко к этому прибегал — только когда хотел добиться у нее согласия в каком-то деле. Обычно она уступала, но мысль о том, чтобы покинуть Неаполь и влачить свои дни в уединенном замке, повергала ее в панику. Это еще хуже Мессины. Только не поддавайся страху, приказала она себе. Карло чуял страх. Может быть, он просто с ней играет. Она научилась справляться с ним в такие минуты, демонстрируя вежливое равнодушие.
— Это слишком загадочно даже для меня, Карло. Объясни, что ты имеешь в виду.
— Мы не можем продолжать жить здесь. До этого момента наша жизнь была объектом сплетен для дураков. Последнее время она стала беспокоить людей, достойных уважения.
— Ах, вот ты о чем. — Она вздохнула с облегчением. Карло прислушивался к досужим сплетням не больше, чем она. Он был выше подобных вещей. Значит, он просто с ней играет. — Да. Это достигло крещендо. И гремит у меня в ушах. И дошло до такой точки, откуда нет возврата. Должен быть какой-то финал. И ты предлагаешь, чтобы мы сбежали в Джезуальдо, как загнанные звери на охоте? Не кажется ли это тебе довольно бесславным и скучным концом?
— А ты бы предпочла что-нибудь более волнующее?
— Я бы предпочла что-нибудь более достойное.
— Достойное. — Он подчеркнул это слово, прищурившись и глядя в какую-то точку над головой у Марии. Потом прикрыл глаза и язвительно засмеялся.
— Возможно, ты считаешь, что я пренебрегла своим достоинством, Карло, но уверяю тебя…
— Пренебрегла, дорогая кузина, пренебрегла. И своим, и моим, — заявил он, собрав бумаги у себя на коленях, и резко положил их на стол рядом с собой. — В последние дни я получаю письма от непорочных лиц, которым ваши действия нанесли тяжелую рану, и меня просят участвовать в утомительной беседе наедине. Мне ясно дали понять, что надлежит восстановить честь моего дома.
— Что за письма? Беседа наедине с кем? — спросила Мария, теперь встревожившись.
— Если я тебе расскажу, то это сделает этих лиц еще более несчастными, так как я знаю, что твой отважный рыцарь немедленно бросится смывать пятно на чести своей любовницы, а мне хватает ума, чтобы понимать, что ты тотчас же поделишься с ним этими сведениями.
Мария молча смотрела ему в глаза, пораженная тем, что он так открыто заговорил на тему, о которой они молчали почти два года. Она ждала, когда последует то, чего она опасалась.
— Бедная Мария, — произнес он мягко, подавшись вперед в своем кресле. — Как ты побледнела.
Она поднялась, и книга со стуком упала на пол.
— Не играй со мной, Карло. Говорю тебе, я этого не потерплю.
— Есть много такого, дорогая кузина и супруга, чего мы больше не станем терпеть. И я заявляю тебе, что радостям Неаполя пришел конец. Мы отправляемся в Джезуальдо на следующей неделе. Я прикажу слугам упаковать нашу одежду, а все остальное может быть отослано позже.
— Нет!
— Сядь! — крикнул Карло. — Пожалуйста, помни, что ты принцесса Веноза, — холодно произнес он.
Взглянув на его гордое лицо, Мария ощутила боль сожаления от того, что между ними нет любви. Слезы навернулись ей на глаза, и ей захотелось их осушить, потому что после смерти Беатриче она поклялась себе никогда не плакать в присутствии Карло. Слезы вызывали у него презрение.
— Я не поеду в Джезуальдо, Карло. Я никогда не соглашусь там жить. Ты, конечно, думаешь, что это оттого, что я не вынесу разлуку с Фабрицио. Но есть и другая причина. Неаполь — центр моей жизни. В любом другом месте я тоскую по этому городу. Когда я вернулась из Мессины, то пообещала себе, что никогда больше не буду жить нигде, кроме Неаполя, и я выполню свое обещание. Возможно, ты считаешь, что можешь принудить меня уехать в Джезуальдо. Вероятно, можешь, но обещаю тебе, что найду способ сюда вернуться. — Она хотела было добавить, что тогда ему придется мириться с еще большим количеством сплетен, но передумала — это выглядело бы угрозой и разозлило бы его еще больше.
Карло взял в руки колокольчик и громко позвонил. В дверь заглянул слуга.
— Скажи Лауре, чтобы шла сюда, — велел он.
Внешне Мария оставалась спокойной, но душу ее охватило смятение. Что ему нужно от Лауры? Только одно. Он прикажет ей собирать вещи Марии.
Постучав в дверь, молодая женщина вошла в комнату и присела перед Карло в реверансе.
— Распусти волосы твоей госпожи, — приказал он.
Лаура взглянула на Марию, потом снова на хозяина, ничего не понимая.
— Делай как я сказал! — нетерпеливо произнес он.
Лаура подошла к Марии и начала нервно вынимать шпильки из ее уложенных кос и распутывать длинные нити жемчуга, вплетенные в прическу. Мария сидела неподвижно, как статуя. Если Карло пытается пристыдить ее, заставив Лауру совершать при нем туалет госпожи, да еще не в ее собственных апартаментах, ему придется выдержать взгляд Марии. Она не устыдится и не опустит глаз.
Лаура уронила жемчуга, неуклюже извинилась и покраснела. Затем наклонилась, чтобы их собрать. Бедная девушка тяжело переживала унижение Марии. Когда косы были распущены, Лаура за неимением гребня мягко провела пальцами по длинным шелковистым золотистым волосам, и они упали на плечи и грудь.
— Теперь ступай, — сказал Карло. Сделав реверанс, Лаура вышла из комнаты, испуганно оглянувшись на Марию с порога.
Карло подошел к Марии и, ухватив конец одной из густых прядей, начал накручивать на левую руку. Она подумала, что он оставляет правую свободной, чтобы ударить ее, и поднялась. Он продолжал накручивать волосы на руку, пока рука его не оказалась вровень с ее подбородком, и больно дернул, притянув ее лицо близко к своему. Он сверлил Марию взглядом и при каждой фразе больно дергал за волосы.
— Ты поедешь в Джезуальдо?
— Нет.
— Ты понимаешь, что позоришь этот дом?
— Да.
— Что ты предлагаешь мне делать?
— Презирать праздные сплетки, как подобает принцу и как вы делали всегда. Сожгите полученные письма. Отказывайтесь обсуждать этот вопрос. Удалитесь в свой частный мир, который так любите.
— Ты действительно полагаешь, что я могу это сделать после того, что только что тебе сказал?
— Возможно, нет, — печально прошептала она, невольно морщась от боли, так сильно дергал он ее за волосы. — Я удивлена, что ты не попросил меня прекратить встречаться с Фабрицио.
— Потому что я знаю, что это бесполезно. Даже при наилучших намерениях пройдет неделя, месяц — и ты найдешь способ быть с ним, точно так же, как он найдет способ быть с тобой — как он это сделал в самом начале, Я тебя хорошо знаю, кузина, и восхищаюсь тобой. Ты бы не отказалась так легко от своей добродетели и от своего доброго имени, из чего я заключил, что ты любишь Карафа — точно так же, как влюблена во всю эту дерзкую семью. Поэтому подобное обещание, полученное от тебя, не было бы решением вопроса. Ты не можешь придумать, что еще я мог бы сделать?
— Нет, Карло. Мы были по-своему счастливы до этой минуты, и счастье для нас обоих заключается в том, чтобы оставить все как есть. Пожалуйста, отпусти мои волосы. Ты делаешь мне больно.
— Только не мое счастье. Больше нет, — пробормотал он, потянув за волосы еще сильнее, так что у нее от боли выступили слезы на глазах. И только не счастье тех, кого твои действия довели до отчаяния, так что они ждут от меня, чтобы я облегчил их страдания. — Он взял в руку ее волосы с другой стороны головы, словно лаская, и притянул ее лицо так близко, что их губы чуть не соприкоснулись. Она ощутила острую боль. — Мария, подумай хорошенько, прежде чем ответить мне, и подумай о нашем сыне. В последний раз спрашиваю: ты поедешь в Джезуальдо?
Мария представила себе, как бродит по замку Джезуальдо, тоскуя о Фабрицио, представила себе долгие дни, лишенные любви, страсти, смеха, дружбы — самой жизни. Смогла бы она, подобно Виттории Колонна, посвятить себя поэзии? Нет. Да и в любом случае, в Джезуальдо не было Микеланджело Буонаротти. Там не было образованного общества — только неотесанные или скучные люди, преданные Карло. Могла бы она посвятить себя воспитанию и образованию Эммануэле? Нет. Это дело слуг и учителей, а ей бы предоставили довольствоваться малым. Она стала бы одной из тех женщин, которые заполняют свою пустую жизнь маниакальным интересом к своим сыновьям и кончают тем, что их высмеивают собственные невестки. На ум пришла Прозерпина, проводившая зимы в заточении в подземном царстве с мрачным богом Гадесом, с тоской ожидая весны, когда ей было позволено выбираться наверх, на свет, где земля зеленая и сладостная. Древний миф о временах года символизировал для Марии контраст между тем, какой будет ее жизнь в Джезуальдо, и тем, какой она была в Неаполе.
