Эммануэле снова начал хныкать.

— Фабрицио Карафа. Он заказал его для Беатриче.

— Не носи его в моем присутствии, а также когда выходишь из дома. Разве тебе не приходило в голову, Мария, что, надевая герб семьи своего первого мужа, ты выставляешь меня на посмешище?

— Нет, Карло. Прости меня. Я не хотела этого. Я думала только о Беатриче.

— Я не могу поверить, что ты такая тупая.

— Чему же ты тогда веришь? Что я нарочно хотела тебя обесчестить? Опозорить?

— Не знаю чему верить. Ты меня расстраиваешь.

— А ты — меня, Карло.

— Тем, что прошу тебя не носить герб Карафа?

— Нет. Я понимаю теперь, что это было ошибкой. Я порой живу в своем собственном мире. Я имела в виду, что ты меня вообще расстраиваешь.

— Ну что же, позволь мне тебя просветить. Что бы ты себе ни вообразила, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. Я позволил тебе приблизиться ко мне настолько, насколько это возможно для человеческого существа. Ты знаешь меня лучше, чем моя мать, мой отец, мой брат, мои сестры, — лучше любого из тех, кто ходит в этот дом. Ты — мать моего сына.

— Но ты меня не любишь, Карло, — спокойно произнесла она.

Он закрыл глаза и вздохнул.

— Возможно, не так, как тебе бы хотелось. И именно это тебя огорчает?

Она задумалась.

— Возможно, это. Но нет, есть кое-что еще. В тебе есть какая-то тайна, которую мне никак не узнать.

— Это моя душа, Мария. А моя душа касается только меня и Бога.

С этого дня Мария держала перстень возле своей кровати и надевала его перед тем, как заснуть. Мысль о Карло и о том, на что он способен, придала более трезвый оттенок ее мыслям о Фабрицио.

Она жила с благородной идеей, что позволит этой любви лишь согреть ее сердце, осветить ее дни, поднять ей настроение существованием пьянящей возможности, которой она никогда не воспользуется.

Таков был настрой Марии в первую неделю. Если бы она начала развивать идею о любви как безумии, то осознала бы, что любовь похожа на пожар: он охватывает все большую территорию, усиливаясь при этом. На восьмой день ее воспоминания о Фабрицио и о вечере в «Ла Сирена» померкли, и она жаждала вновь его увидеть. Теперь начались мучения.

Восемь дней — и никаких вестей, никакой записки. Ну и что с того, что она заставила его поклясться ничего не делать? Девять дней. Как же он может вот так хранить молчание? Как же он может любить ее и вот так держаться от нее на расстоянии? Это означает одно: он ее не любит. В тысячный раз она вызывала в памяти его тускнеющее отражение в зеркале, любовь в его глазах. Конечно, он ее любит. Он боится за нее и защищает, делая так, как она просила. Десять дней. Ее радость увяла. Она начала его ненавидеть. Он с ней играет. Он обманул ее. Он рассматривал ее всего лишь как очередную легкую добычу и охладел, когда увидел, что мало надежды получить ее. Он бесчестный соблазнитель, который с презрением отзывается о своей жене в беседе с другими мужчинами. К одиннадцатому дню у нее разболелась голова, и она утратила всякую надежду на то, что он ее любит.

Пришла весна. Карло планировал отправиться в замок Джезуальдо, чтобы продолжить работу над садом и посовещаться со своим управляющим относительно посева, но им вдруг овладел приступ меланхолии. Три дня он не выходил из своей комнаты. Не считая звуков, доносившихся с улицы, во дворце воцарилась тишина. Ни одного музыкального такта не раздалось за это время, что было необычно.

Никогда еще Мария не чувствовала себя такой одинокой. Она даже не утруждалась тем, чтобы одеваться. Непричесанные волосы были распущены.

Бесцельно бродя по своей спальне, она повернула ручку двери, ведущей на винтовую лестницу, которую Карло всегда держал запертой. К ее удивлению, дверь открылась. Прислушиваясь к звукам, она стояла на верхней площадке и глядела вниз на странную комнату неправильной формы, прикрывая глаза ладонью от бледного полуденного солнца, лучи которого падали через высокие круглые окна. Сейчас они находились на уровне ее лица. Мария не бывала в этой части дворца с тех пор, как Джеронима показала ее в день свадьбы.

Она спустилась до середины лестницы. Тишина здесь была особенно ощутимой, поскольку сюда не доносился шум с улицы. На большом столе лежал единственный лист бумаги, на котором рукой Карло были набросаны ноты. Она повернулась, чтобы пойти к себе, но затем вспомнила слова Беатриче о сверхъестественной способности Карло чувствовать происходящее. Если он не спит, то знает, что она здесь.

Дверь его спальни была приоткрыта. Мария продолжила спускаться по лестнице, сердце ее бешено колотилось. Она сама не знала, чего боится. У двери в затемненную комнату она задержалась, затем вошла.

Карло сидел на кровати в халате, под медвежьей шкурой, уставившись в пространство перед собой. Она подошла к кровати и встала в ногах. Взглянула на скульптурное изображение Христа над головой Карло, и ее поразила мысль, что скорчившаяся в муках фигура имеет для ее мужа не только религиозное значение, ко и как-то связана с его тайной жизнью.

В конце концов, Карло обратил к ней свой взор, и они молча смотрели друг на друга в полумраке. Она никогда не видела Карло таким: казалось, жизнь покинула его. Даже в сумраке его бледность имела какой-то серый оттенок; волосы свисали неопрятными прядями, а взгляд быстрых глаз был тупо устремлен в одну точку. Мария ощутила, как к сердцу прилила волна жалости к мужу. Что-то его терзает — несомненно, его темный секрет. Возможно, сейчас ей представилась возможность установить с ним более близкие отношения, чем-то помочь, как когда-то она помогла ему восстановить дыхание. А если она будет нужна Карло, то это поможет и ей: придет конец ее грезам о Фабрицио.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать? — спокойно спросила она.

— Нет, — безразлично произнес он.

— Когда ты ел в последний раз?

Он закрыл глаза и зажал руками уши, словно ее вид и голос были для него невыносимы, и пробормотал едва слышно:

— В таком состоянии я должен быть один.

Мария тихо вышла из комнаты и поднялась по винтовой лестнице, чувствуя себя несчастной, — ее окончательно отвергли. Рухнула на кровать, охваченная тоской одиночества. Она начинала понимать, что испытывает Карло, когда им овладевает мрак. Не горе или чувство утраты — всеобъемлющую пустоту.

Однако Карло справится со своим недугом через день-другой, в то время как она вряд ли избавится от этого ощущения пустоты. Мария пролежала в таком состоянии весь день. Теперь, когда ушла Беатриче, кто полюбит ее так, как любила она, — той пылкой, искренней любовью, придающей жизни смысл? Уж конечно не Карло — он всегда будет выставлять ее за дверь. Только что он ясно дал понять. Антония? Да, конечно, но любовь тетушки — это не та глубокая любовь, придающая силы, которой она жаждет. Фабрицио Карафа? Она вдруг перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку. Она чувствовала абсолютную, родственную связь с Фабрицио через Беатриче, через Федериго. Однако, помимо опасностей, поджидавших ее в случае бесчестящего романа с ним, возникал главный вопрос: чувствует ли Фабрицио себя связанным с ней так, как это чувствует она? Или любовь его чисто плотская и потому губительная?

Предаваясь этим мыслям, Мария лежала, охваченная пугающим ощущением, что пребывает в эмоциональной пустоте, и утешало ее лишь сознание, что двумя этажами ниже Карло мучается так же, как она.

Утром доставили записку от Антонии. Вечером в пятницу в доме одного друга в Кьяйе состоится поэтический вечер. Мария обязательно должна поехать, потому что Антония хочет показать ей его великолепный сад. Тетушка заедет за ней в восемь.

На следующий день Карло вышел из своей апатии, хотя теперь его быстрые движения были лихорадочными, а глаза настороженными. Он зашел в апартаменты жены, чтобы спросить, не желает ли она сопровождать его в замок Джезуальдо. У него вошло в привычку приглашать Марию, а у нее — отказываться. Так она поступила и сейчас.