В тот день она вместе со своими служанками и Сильвией гуляла в обширном саду при палаццо Джоэни, полого спускавшемся к серповидному заливу Мессины. Альфонсо появился в тот момент, когда Мария беседовала с одним из садовников, который не был ни молодым, ни привлекательным. Она спрашивала его, нельзя ли сделать вокруг клумб с розами бордюр из лаванды, источающей такой восхитительный аромат. К изумлению служанок и даже Сильвии, Альфонсо впал в ярость. Схватив Марию за руку, он потащил ее в дом, напыщенно рассуждая о непристойной чувственности и о соблазнительницах, и залепил ей звонкую пощечину, так что она вскрикнула от боли. Когда Мария с недоумевающим видом поднесла руку к пылающей щеке, муж еще больше разгневался. От ярости в уголках глаз у него появились какие-то выделения, похожие на белый гной. При этом отвратительном зрелище Мария позволила себе обнаружить чувства, которые скрывала от него все годы, и одарила его взглядом, исполненным такого царственного презрения, что у него на губах выступила пена. «Сильвия, ступай за доктором, скорее», — приказала она, притворяясь встревоженной, — на самом деле ей хотелось, чтобы он умер. Доктор прибыл слишком поздно. Он дал заключение, что смерть вызвана апоплексическим ударом, а Марии сказал, что частенько предостерегал маркиза от чрезмерного пристрастия к жирной пище. И только тогда она почувствовала угрызения совести.

Мария вспомнила побагровевшее лицо задыхавшегося Альфонсо, булькающие звуки, вырывающиеся у него из горла перед смертью, и, зажмурившись, уткнулась лицом в подушку. «Федериго!» — прошептала она. Теперь она могла произносить это вслух. И от самого звука этого имени искаженное лицо Альфонсо исчезло, будто растаяло в воздухе.

Мария открыла глаза. Колокольный звон из ее кошмара, от которого она только что очнулась, продолжался наяву. Она была одурманена чувством страха, преследовавшим ее во сне, и потребовалась минута-другая, чтобы осознать, где она находится, и узнать звук колоколов, звонивших к ранней утренней мессе.

Снаружи было еще темно. Ночью был шторм, но сейчас ветер утих. Она лежала в теплой постели, глядя на мерцающие угли, и жалела монахинь Клариссе, которые уже встали, оделись и направляются в церковь в предрассветном холоде.

Мария поднялась с кровати, отдернула портьеру и, открыв окно, глубоко вдохнула. День обещал быть чудесным, но еще ощущался слабый тошнотворный запах. Он доносился с кладбища монахинь. Мария содрогнулась. Сестры каждый день ходят туда молиться. Как они выдерживают такое — загадка. Ведь зловоние было кошмарным еще десять лет назад, и невозможно вообразить, каково оно теперь.

Она закрыла окно, забралась в постель и снова начала погружаться в сон, думая о том, что скоро придется объяснить Беатриче происхождение этого запаха, иначе девочка может сама до этого докопаться.

Примерно через час ее разбудило прикосновение маленькой ручки, осторожно перебиравшей ее длинные белокурые волосы с рыжеватым оттенком. Беатриче унаследовала от отца светло-каштановый цвет волос и любила золотистые локоны матери. Мария взяла руку дочери в свою и открыла глаза. Мать и дочь смотрели друг на друга безмолвно, с улыбкой. Они часто так делали. Это приносило Марии сладостное и печальное ощущение покоя: ведь держать руку дочери означало держать все, что ей осталось от Федериго. А глядя в серые глаза Беатриче, его глаза, она вспоминала те часы, когда пятнадцатилетняя Мария и девятнадцатилетний Федериго вместе лежали в постели и, не отводя глаз, любовались красотой друг друга.

— Я говорила ей не будить вас, донна Мария, — сказала Сильвия, торопливо входя в комнату.

— Все в порядке, Сильвия. Только принеси нам шоколад.

Благодаря власти, которую Альфонсо предоставил Сильвии, ее и без того суровый вид сделался грозным. Многие трепетали перед ней, и Мария в душе радовалась, что ей не всегда удается справиться с Беатриче. Девочка терпеливо выслушивала женщину, спокойно глядя на нее — у Беатриче был твердый отцовский взгляд, — а потом безмятежно удалялась и делала по-своему.

— Я ненавижу это место, — пожаловалась Беатриче. — Здесь пахнет.

— Да, пахнет, и я должна сказать тебе, почему.

— Ты же сказала, что не знаешь.

— Это потому, что мне не хотелось об этом говорить, но ты такая храбрая девочка, что я решила: будет лучше, если ты узнаешь.

— Почему же здесь пахнет? — Беатриче выводили из терпения лесть и общепринятые любезности.

— В замке живет много монахинь. Твоя добрая тетя Беатриче, в честь которой тебя назвали, построила здесь монастырь. До этого сестры жили в монастыре на вершине горы Эпомео на основной части острова. — Мария запнулась. Лучше не говорить Беатриче о том, что на этой горе случались землетрясения. — Твоя тетя взяла их сюда, что бы они могли быть ближе к народу Искьи и помогать ему. — Беатриче наскучили эти детали, так что Мария сделала глубокий вдох и перешла к главному. — Запах доносится с кладбища. Оно не такое, как другие, потому что согласно вере этих монахинь нужно смотреть в лицо смерти и бренности плоти.

— Я могу его увидеть?

— Нет, Беатриче. Тебе туда нельзя. Это священное место, только для монахинь. — Мария вздохнула. Не нужно было этого говорить. Рассказ еще больше разожжет любопытство Беатриче. Она взяла дочь за плечи. — От кладбища исходят нездоровые миазмы. Если ты туда пойдешь, то заболеешь. Ты хочешь заболеть? Хочешь, чтобы у тебя стали больными ум и тело? Ты не должна даже близко подходить к нему. Я хочу, чтобы ты мне обещала.

Беатриче была чутким ребенком — она понимала, что мать безумно боится ее потерять.

— Хорошо, мама, я не пойду. Я только хотела посмотреть, как выглядит смерть.

— С нас довольно смерти, Беатриче, с тебя и меня, а ты слишком много об этом размышляешь. Я хочу, чтобы ты забыла о смерти на земле и думала лишь о том, как душа взлетает ввысь и живет на небесах. Скоро мы поедем в Неаполь и заживем там счастливо. Жизнь и счастье. Ты понимаешь, Беатриче?

— Да, мама, — ответила Беатриче спокойно, но без особой убежденности в голосе.

Наступила зима. Над островом собирались мрачные тучи, окутывая древние башни замка. Порой целыми днями лил дождь, образуя потоки, которые устремлялись вниз по узким покатым аллеям между зданиями замка. Мария и Беатриче вынуждены были сидеть взаперти, но даже во внутренних помещениях от толстых каменных стен исходила сырость.

Однажды вечером Мария велела Сильвии разжечь камин в большой библиотеке — восьмиугольной комнате с круглыми окнами и тяжелой резной испанской мебелью. На стенах висели карты и роскошные гобелены. В шкафах хранилось множество книг, рукописей и писем, отражавших историю славных дней рода д’Авалос.

Сильвия выполнила ее распоряжение добросовестно, но неохотно. Альфонсо нанял эту служанку в самом начале их семейной жизни. Она лишь называлась служанкой, а на самом деле шпионила за Марией, следуя за хозяйкой по пятам, когда та покидала дворец, и докладывая о ее передвижениях ревнивому Альфонсо. Мария привыкла к тому, что эта смуглая дородная молодая женщина всюду следует за ней, и уже считала ее чуть ли не защитницей. Со смертью Альфонсо Сильвия лишилась благоволения, и теперь ее роль была неясна. Она прекрасно понимала, что Мария оставила ее только по доброте сердечной, зная, что у той нет семьи. Но Сильвия, привыкшая к палаццо Джоэни с толпой слуг, была не расположена выполнять домашнюю работу, необходимую для комфорта Марии в замке. Ревнивая натура Альфонсо повлияла даже на его служанку: Сильвия затаила злобу на горничную Марии, Лауру Скала.

— Теперь ты можешь идти в свою комнату, — сказала Мария. — Сегодня вечером мне больше ничего не понадобится.

Сильвия замешкалась. Она привыкла быть с Марией каждую минуту днем и ночью.

— Я понадоблюсь вам, моя госпожа, чтобы подкладывать поленья в огонь.

— Я могу сделать это сама. Сложи их возле камина.