— Не буду, обещаю тебе.

Беатриче подошла к портрету и принялась рассматривать его. Ее мать, невеста, со скромно опущенными глазами, еще с пухлыми щеками в свои пятнадцать лет, и ее отец, с коротко остриженными волосами и серыми глазами, твердо глядящими на зрителя. Она действительно очень похожа на него, и у нее его глаза, как многие говорят.

— Через сколько лет после того, как был написан этот портрет, умер мой отец? — спросила она.

— Через три года, — ответила Мадделена. — Пойдем со мной, и я расскажу тебе все. Теперь ты достаточно большая, чтобы узнать об этом. Да, Мария?

Мария кивнула, доверяя Мадделене представить эту историю помягче.

— Давай на некоторое время оставим маму в покое. Я покажу тебе маленькую спальню, где ты спала.

Тонкие лучи яркого солнечного света просачивались сквозь полуприкрытые ставни. Мария провела руками по зеленому шелковому покрывалу на своей бывшей кровати. Здесь они с Федериго вместе взмывали ввысь. Когда она думала об их любви в постели, то рисовала себе мерцающие крылья ангелов, бьющиеся в невесомом, воздушном царстве, пронизанном золотыми лучами. В первые недели их брака было заказано новое изголовье кровати в виде распростертых крыльев ангела, и теперь, желая осязаемо вспомнить Федериго, она проводила пальцами по позолоченным перьям этих крыльев. Она украсила комнату в честь их любви: на голубых стенах укрепила гирлянды и арабески; между высокими окнами поместила круглые барельефы со смеющимися купидонами. На потолке размещались медальоны с небесными эмблемами.

Усевшись в позолоченное кресло рядом с кроватью, она снова стала рассматривать свадебный портрет. Художник передал красоту Федериго, но не его обаяние. Оно крылось главным образом в его оживленных движениях, открытой, щедрой натуре и заразительном смехе. Он был таким молодым и жизнелюбивым и умел подмечать комическую сторону вещей. В ранние дни их брака он проводил с Марией почти каждую минуту, и их личный мир в этой комнате был наполнен радостью и смехом. Он обожал рассказывать ей о разных вещах, но не в форме обучения, а развлекая своими неподражаемыми шутками. Мария стала не только женой и любовницей, но и благодарной публикой, которой жаждал молодой супруг. Она видела ироничную сторону его характера, на которую мало кто обращал внимание и которую уж точно не замечали его родственники. С одной стороны, он гордился, что он Карафа, а с другой стороны, шутил по поводу своей семьи. Излюбленной мишенью его насмешек был самый прославленный из всех Карафа: папа Павел IV. Благодаря родным и друзьям в Ватикане Федериго многое о нем узнал, хотя тот умер, когда Федериго был ребенком. Этот папа римский отличался лицемерием, любовью к догме и злоупотреблением властью — качествами, которые презирал Федериго, — и служил отличным объектом для сатиры. Фактически, Федериго единственный из всех Карафа признавал правду о своем дяде. Папа Павел был одним из самых неприятных высших сановников в истории Ватикана — непреклонный, авторитарный, фанатик-антисемит. Укрепление инквизиции в Риме при его участии привело к заточению кардиналов, которые ему не нравились. Никто не чувствовал себя при нем в безопасности. Он устроил в Риме первое еврейское гетто — это было частью плана по изгнанию евреев из всех городов Италии.

Одним из самых запомнившихся представлений лично для Марии был спектакль о реакции папы Павла на фреску «Страшный суд» в Сикстинской капелле в день, когда Микеланджело завершил ее. Мария давилась от смеха, когда Федериго преувеличенными жестами выражал возмущение, но в то же время она была в ужасе: ведь ее муж святотатствовал, высмеивая почитаемую фигуру папы римского.

— Закрасьте этот член и яйца, что так оскорбляют мой святой взор, — гремел Федериго, намекая на цензорскую кампанию папы Павла, который изводил Микеланджело с целью заставить художника переписать фреску. Федериго рассказал ей, что в кругах Ватикана эта история получила название «кампания фигового листка». — Я не потерплю аморальные и непристойные выходки этого Микеланджело, изображающего нагие фигуры с гениталиями. Это оскорбительно для меня. — А потом добавил, обратив взор к небесам с бессмысленно-блаженным выражением лица, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову: — И для Бога.

— Прекрати! Прекрати! — закричала Мария, зажав руками уши и икая от смеха.

— Я — орудие Бога, — заорал Федериго, хватая со стола свою шпагу и размахивая ею. — Нет, погодите-ка. — Он с глупым видом почесал в голове. — Это Бог — мое орудие. Его именем я очищу улицы Рима от всех еретиков, испанцев и евреев. Конец гуманизма в Ватикане! — завопил он, рубя воздух шпагой, а затем начертал ею большой крест, гнусавя с фанатичным видом: — Слава Фоме Аквинскому и догме!

В дверь громко постучали, и вошла Мадделена.

— Что здесь происходит? — сурово осведомилась она. — На кого ты кричишь?

Мария, с раскрасневшимся лицом, хихикая, натянула себе на голову простыни.

— Я рассказывал Марии о вкладе моего досточтимого дядюшки в духовный рост человечества, — спокойно ответил Федериго.

— Надеюсь, ты не позоришь нашу семью, Федериго, забивая невинную головку твоей жены таким вздором.

— Мама, — выдохнул Федериго с наигранным ужасом. — Как ты могла себе позволить назвать самого прославленного из всех Карафа вздором?

Из-под одеяла Мария услышала звонкую пощечину, которую Мадделена залепила Федериго. Она высунула голову, слушая с широко открытыми глазами, как Мадделена читает своему сыну нотации об его ответственности в качестве мужа и наследника, который должен стать маркизом Сан-Лучидо.

— Ты скоро сам станешь отцом, — говорила она, — так что давно пора ребенку сделаться мужчиной. — Федериго поцеловал ей руку и извинился.

После того как Мадделена величественно выплыла из спальни, он бросился в досаде на кровать и положил голову на округлившийся живот Марии. Она погладила его лоб, и, встретившись глазами, они снова залились смехом.

Да, они часто вели себя как дети, но, несмотря на то что несколько минут назад сказала Мадделена в семейной гостиной, Мария осталась при своем мнении, что, будь Федериго жив, он мог бы добиться многого.

Вскоре после того вечера, когда он высмеивал папу римского, Мария родила сына. Его назвали Ферранте в честь дедушки Федериго и двоюродного деда Марии, героя битвы при Павии и волокиты, мужа Виттории Колонны. Итак, Мария, которой не исполнилось еще и шестнадцати лет, выполнила свою миссию, произведя на свет наследника Карафа. Семья боготворила ее за это. Красивая Мария, живущая в теплой атмосфере, под защитой Карафа, замужем за самым красивым из них, родила сына и наследника. Это было лучшее время в ее жизни. Она чувствовала себя королевой.

Через несколько недель маленький Ферранте умер от лихорадки. Доктору была неясна причина смерти — он сказал лишь, что в Неаполе свирепствуют болезни. С самой вершины счастья Мария упала гв бездну отчаяния. Она была безутешна. В свои пятнадцать с небольшим лет она испытала на себе, что такое брак, экстаз, рождение и смерть сына, — и все это меньше чем за один год. Ферранте пробыл с ними всего несколько недель, но — о! — как же они тосковали по нему! Федериго баюкал Марию в объятиях, а она рыдала. Она гладила его лоб, когда он смотрел с печалью в пустоту. Они горевали вместе, и им в то время казалось, что смерть ребенка сделала их любовь сильнее и еще больше их сблизила, — во всяком случае, так они шептали друг другу. Однако на самом деле смерть малыша образовала невидимую трещину в их браке, которую сначала не заметил ни один из них. Вот так жестоко завершился их первый год. Их потерянный рай так никогда и не был обретен вновь.

Вскоре Мария вновь забеременела. Это случилось примерно в то время, когда Федериго начал неодобрительно высказываться о политике Карафа. Порой он возвращался домой поздно. К тому времени, как в следующем году родилась Беатриче, он часто кутил с друзьями, являясь домой после полуночи.