— Что заподозрили?

Глория качает головой, как человек, который не хочет, чтобы вы похлопали ее по спине.

Если эта женщина будет еще вот так сидеть, не дыша, она умрет прямо здесь, и что тогда? Бетц действует, как врач с дефибриллятором, — пациентку надо встряхнуть.

— Так вот, насчет того слова, Ихтус.

— Это я объясню позже.

— А тот рисунок на коре, который я вам дала. Это рыба или что?

— Потом, — отвечает Глория. Приподняв узенькие плечики, она возвращается к начатому и доводит свою мысль до конца, который, как они обе знают, уже близко. — Мы первыми поехали в путешествия по путевкам, часто нас отправляли дети, например, в подарок на день рождения, и мы первыми оказались на пляжах Майами, милая, и отели там роскошные. Но послушай, пусть мы, наверное, устали от долгой жизни, от семьи и понимаем, что заслужили отдых, но мы же не дураки. Мы чувствуем, когда становимся больше не нужны. Я говорю это как мать, а матери всегда знают.

Бетц бормочет:

— Не всегда.

Мир сейчас такой, что родители делают с детьми страшные вещи и считают, что это им на пользу, а ее мать вообще не представляет, что натворила.

Но Глория ее не слышит, она продолжает:

— Когда оказываешься в первых рядах, то первым замечаешь, например, кто поехал в Париж или Сан-Сити, и задумываешься, почему некоторые из них никогда не вернулись… Черт возьми, не заставляйте меня доводить эту мысль до конца.

— Можете не говорить, если не хотите.

— Это пока только пробная программа, и если мы поторопимся, то успеем все остановить.

— Так это программа!

— Ее называют «Решения».

— Ужасно.

— Не волнуйтесь, — улыбается Глория. — Мы кое-чего стоим. Во Франции во время Второй мировой войны это называлось Сопротивлением. Vive…

Но Бетц все еще пытается разобраться, что к чему.

— Ну да, то есть ваш приятель — мулла, а монахи и монахини…

— Они тоже в этом задействованы.

— Но они католики. А вы еврейка.

— Да. Я еврейка. А Ихтус — это христианский символ. А некоторые из нас — просто люди. Перед Богом все равны. Мы вместе занимаемся общим делом.

— Вы так и не сказали, что это за дело. Вы армия? Политическая организация?

— Слишком поздно заниматься политикой, девочка. Это даже не революция. Мы просто… — она смотрит на собственные руки. — Когда все плохо, хорошие люди должны держаться вместе.

Бетц считает до двадцати, и, поняв, что Глория больше ничего не собирается говорить, спрашивает:

— Так что же. Хм. Что вы собираетесь сделать?

Глория смеется.

— Милая, мы сделаем все, что в наших силах. — Она повышает голос. — Эй, Дэйв. Вот это оно и есть, там, впереди. У того столба поверни направо. Видишь тотемный столб?

— Куда мы едем?

— К Ахмеду, помнишь, я говорила? Дэнни, мальчик мой, ты доверяешь мне?

— Он спит, как мне кажется, но я уверена, что он доверяет вам.

— Дэйв. Дэйв Берман, а ты доверяешь мне?!

— Как вам будет угодно.

— Этого мне мало! Находишься ли ты на самом деле искренне и бесповоротно на моей стороне?

Дэйв быстро отвечает:

— Да, мадам.

— Отлично, — говорит она. — Когда мы приедем, вы, ребята, подождете в машине. Будьте готовы поехать дальше, как только я скажу, что пора. Сюда!

Внедорожник резко сворачивает с дороги на посыпанную гравием дорожку, ведущую к двери фургона для негабаритных грузов, основательно закрепленного на месте. К металлической двери ведут кирпичные ступеньки, под крышей над крыльцом горит желтая лампочка. Не успела машина остановиться, как дверь распахнулась. С радостным смехом Глория выскакивает из машины.

— Ребята, ждите меня здесь, — бросает она через плечо. Слегка вскинув голову, чтобы пышно легли волосы, она взбегает по ступенькам, как девчонка. — И помните, о чем я вам говорила.

— Это безумие, — заявляет Бетц, — ехать неизвестно куда в машине этой пожилой дамы.

— Она не кажется старой.

— Я разглядела ее вблизи, она действительно старая. — Бетц вздрагивает, представляя, с чем предстоит столкнуться самой через некоторое время. — Девочкам лучше знать.

— Ну да, конечно, это безумие, — соглашается Дэйв.

— Она же может завезти нас куда угодно!

— Ну, пока за рулем я, не может, но вообще-то я с тобой согласен.

Они разговаривают тихо, чтобы не разбудить Дэнни, который спит, прижавшись щекой к стеклу, на котором видна капелька слюны.

— Я хочу сказать, это же может быть опасно.

— Правило номер один. Главный тот, у кого есть машина.

— Сомневаюсь. — Бетц наклоняется, чтобы Дэйву был лучше слышен ее шепот. Заметив это, он подвигается и поворачивается к ней, чтобы ничего не упустить. Впервые их лица оказались настолько близко. Они окружены темнотой. «Мы здесь вдвоем». Странно, но ей кажется, что она с ним наедине. — Она оставила ключи. Может, нам просто уехать?

— И что потом?

— Ну да. Мы в пустыне, черт возьми.

— Вот именно, — вздыхает он. — Да, Бетци, как ни странно, но лучших вариантов у нас сейчас нет.

— Это же не «подземная железная дорога», да? — Это не вопрос, а утверждение.

— Более того, это наш единственный вариант.

— Почему это, Дэйв?

— Ну что, хочешь узнать всю правду? Пока вы разговаривали на парковке с этой самой Глорией Кац, я пошел взять свой бумажник из «сатурна». Машину угнали.

— Вот те на.

— Это все, что ты собираешься сказать?

— Дэйв, это же всего лишь машина!

Это была ошибка. Дэйв отстраняется и больше с ней не разговаривает.

— Машина же не единственное, что есть на свете, — тихонько говорит Бетц.

Какая глупость, ведь у нее, черт возьми, есть брат, так что она знает… Для взрослых людей важны разные вещи, но для парня, который только что закончил школу, существует только машина. Она печально открывает дверцу и вылезает, дрожа, потому что в этих местах можно умереть от полуденного зноя, но ночи в пустыне прохладны. Если Дэйв пойдет за ней, то она, наверно, извинится, как будто угон машины — действительно самое страшное, что бывает на свете. И тогда он заметит, что она дрожит, и обнимет ее за плечи, чтобы согреть. Но Дэйв неподвижно сидит за рулем, нарочно ни на что не обращая внимания. Ну да, он с ней не разговаривает. Кругом такое происходит, — думает Бетц, глядя на собственную тень, крошечную точку в бескрайней пустыне, — а он только и думает, что о своей дурацкой машине».

Затаив дыхание, она кружится в лунном свете. Звезды похожи на тысячи галогеновых ламп, крошечные и пронзительные, их свет достигает глубины души. Поглощенная чистотой лунной ночи в пустыне, она смотрит на лежащий небольшими холмиками песок, ищет глазами какие-нибудь другие здания, машины, любые признаки жизни, но не может разглядеть ничего, кроме фургона и внедорожника со спящим Дэнни и с Дэйвом, парнем Энни. Как маленький ребенок, она осторожно ставит одну ступню перед другой, и, перекатываясь с пятки на носок, медленно подходит к блестящему фургону. Когда за Глорией закрылась металлическая дверь, закрылись и все окна, и теперь света изнутри не видно, ничто не шевелится. Не слышно ни звука. Глория там, в этом Бетц уверена. Но когда же она выйдет? Что, если они там все умерли? Если она вообще появится этой ночью, то только через эту дверь. Сложившись, как переносная табуретка, Бетц садится на крыльцо и ждет. В какую-нибудь другую ночь она постучалась бы, но здесь ей боязно это сделать. Слишком огромно небо. Все кругом настолько спокойно. Проходит время. Над их маленьким лагерем, будто купол, встает прохладная ясная ночь пустыни. Словно сидишь под снежным покрывалом. Кругом, как искусственный снег, лежит песок, но на востоке линия горизонта выглядит неровной. Она как будто покрыта рябью из мягко очерченных холмиков, похожих на пышные буханки хлеба.

Только когда один из холмиков садится и зевает, как тюлень, Бетц понимает, что все эти мягкие волны на земле на самом деле спальные мешки, в которых устроились самые толстые люди из тех, что ей когда-либо приходилось видеть. Она не дышит. Огромная зевающая фигура потягивается. Бетц потрясена; она каменеет и молится о том, чтобы он не смотрел в ее сторону, но вот огромный человек в спальном мешке кашляет, устраивается поудобнее и успокаивается. Боже мой, их же здесь сотни. «Нужно сказать Дэнни, — думает она, вставая. — Нужно сказать Дэйву. Ну и что, пусть он со мной и не разговаривает». Она направляется к машине.