Карташов вежливо прервал журналистку:
— Это, конечно же, интересно, но кто присутствовал при этом? Люди вот что самое главное!
Девушка-журналистка щелкнула каблучком модных туфелек по мраморному бордюру, втянула ноздрями донесенный порывом теплого ветра терпкий запах ласкового, черного моря. Ее цепкая память подмечала все или вернее почти все, что возможно в человеческих силах. Ласковым тоном произнесла:
— Два большого роста лакея у входа, своего рода охрана и в холе секретарша с красивым именем Анфиса. Дама весьма представительная… Кажется все — деловые беседы не требуют большого числе свидетелей.
— Однако вас почему-то пригласили. — Подозрительным тоном спросил помощник следователя по особо важным делам Иван Колобков.
Девушка с невинным видом ответила:
— В свое время я расскажу и об этом, но вас я вижу, интересует иное.
— Расскажите все или пребывание в вонючей камере со вшивыми воровками и цыганками вам обеспечено! — Пригрозил Вадим Карташов.
Воспоминание о подвальной тюрьме, где уже успела побывать любознательная Алиса, заставила её скривить мордашку. Девушка тихо продолжила:
Между промышленниками шел обычный спор… Или дискуссия, об не очень понятных вещах. Во всяком случае, большевики и особенно эсеры нагнали изрядно страху, о последних то и дело слышались реплики. Массивный пудов восьми Константин Боровиков что-то энергично доказывал Абраму Хинштейну сухонькому старичку с крючковатым носом и маленьким пенсе на самом кончике носа. Абрам впрочем, не был слишком стар, движения весьма энергичны, но его скаредность, уже вошла в поговорку. — Алиса вдруг закатила глаза и хитренько подмигнула. — Он так похож на Гобсека из Бальзака, если не считать отстрой, седой бородки.
Суровый Колобков жестко перебил:
— Не отвлекайтесь мадам, сходство с Гобсеком не имеет никакого отношения к данному делу.
— Ну, почему… — Не согласился, более толерантный Карташов. — Во время следствия имеет значение даже самая на первый взгляд незначительная мелочь. В частности известно раскрытие сложных убийств по одному окурку. Впрочем, вы можете привести конкретные детали спора?
Девушка неуверенно замялась:
— Они, увидев меня, приумолкли, впрочем, один из них Леонид Гофман, по-моему, вообще не вступал в разговор. Посмотрели… Так словно перед ними вообще приблудная кошка или вшивая собака, а не симпатичная журналистка.
Рассказчица сделала паузу, понятно, что она скрывает. Действительный статский советник Карташов напустив на себе предельную суровость, произнес, добавив в голос металла:
— Все же придется вас гражданка отправить в сырую камеру с крысами… За отказ помочь следствию в раскрытию особо опасного преступления и подозрения в пособничестве террористам… У нас есть право очень долго держать в предварительном заключении, до суда. Сама ведь знаешь!
Алиса, побледнев, сохранила видимость спокойствия и тихонько кивнула головкой:
— Расскажу вам… Хоть это может привести и к невинным жертвам.
Оба следователя с волчьими улыбками, надув щеки кивнули. Карташов рыкнул:
— Давай… И не вздумай хоть чего-то недоговаривать, ложь почувствуем сразу.
— Хинштейн, обратился ко мне, весьма грубо. — Журналистка сморщила лобик и смягчила выражения. — Послушай ты Алиса, женщины твоего рода, могут проникать в разные темные места. И я хочу, чтобы вы совершенно неофициально сделали для нас кое-что. Вот адрес где собрались эсеры, данном случае, три бандита.
Журналистка снова заколебалась, примолкнув. Она понимала, что продолжать значит фактически вынести смертный приговор этим людям. Может действительно сыграть в дурочку и пару месяцев провести в тюрьме… Это ей лишь прибавит популярности, не стоит играть из себя неженку. Что же если надо.
Колобков толкнул журналистку под локоть:
— Говори, кто эти люди… Немедленно!
Алиса вздрогнула, сильно побледнев, произнесла:
— Нет!
— Чего! — Рыкнул Колобков. — Повтори!
— Нет! — Уже значительно тверже сказала Алиса и добавила. — Я ничего не помню.
Карташов пронзительной трелью свистка подозвал четверых полицейских, с лицами бульдогов, и большими сапожищами. Густо обляпанные песком, что так любит, прилипать к свежей сапожной ваксе, сапоги громко цокали по булыжникам, и с них опадали кусочки. Старший следователь по особо важным делам приказал:
— Отведите её в городскую тюрьму, выбрав там камеру похуже, чтобы быстрее вспомнила фамилии заговорщиков.
Полицейские, подскочив к журналистке, без церемоний заломили руки и защелкнули их назад достаточно массивными, поржавевшими кандалами. Они сразу же оттянули ей длани, растирая запястья, выгибая своей тяжестью плечи. В довершение еще грубо ощупали, обыскав, сорвали с ног туфли и толкнули в спину: «пошла быстрее».
Погода на черноморском побережье теплая, а приближающаяся осень делает лучи солнца уже не такими жгучими. Идти босиком по выложенной гладкой плитке оказалось даже приятно, хотя журналистка испытывала некоторое унижение, особенно от взглядов любопытных мальчишек, свистящий им вслед. А так же для нее дворянки в десятом колене ощущения себя босоногой плебейкой, шествующей под арестом. А ведь ей и в самом деле есть что скрывать. Абрам ведь её сообщил, что у него есть компрометирующие документы на главарей эсеров Максима Железняка, Алексея Дубинина и знамению поэтессу и революционерку, скорее даже анархистку, чем эссеровку Викторию Тараканову. Последнюю бунтарку Алиса уже достаточно хорошо знала. Известная поэтесса в свое время хлестнула букетом из роз пол лицу Абрама Хинштейна и оказалась на каторге, где могла провести долгие двадцать лет (суд обвинил её покушение на убийство при отягчающих обстоятельствах). Однако по царском манифесту 1905 года «О воле», революционерка вышла по политической амнистии. Хинштейн заявил с ядовитой ухмылкой гадюки: «За их бандитизм Столыпинский галстук обеспечен, и поверь девочка скорее уж я образец человеколюбия, предлагая им сделку. Они прилагают все свое влияние, чтобы предотвратить серию планируемых забастовок на наших предприятиях, в ответ мы не дадим уголовным делам ходу!». Двое других буржуа-упырей одобрительно закивали.
Алиса не со всем к месту брякнула:
— Но это шантаж…
Взгляд у Абрама стал, если это вообще еще ядовитее, но голос наоборот смягчился:
— Назовем это по-другому — профилактика большого кровопролития. Им же хуже будет, как и тебе, так вот поспеши.
Присутствующая при этом секретарша холодно передала Алисе записку с адресов маленькой эсеровской тусовки.
Канареевой пришлось прибавить хода по такому городу удивительных контрастов как Одесса. Роскошные дворцы олигархов и нищие трущобы бедноты. Много мусора попадается на пути, если ты покидаешь кварталы богачей и дачников. Алиса даже вынуждена сделать крюк, чтобы не ляпнуться в нечистоты, туфли на ней еще слишком новые и дороги, а журналистка небогатая.
Тусовка пролетарских лидеров проходила в подобии кафе. У входа тоже охрана большая собака, неизвестной породы. Но видимо умная, пару раз гавкнула, но после звонкого окрика замолчала. Отбежала в сторонку, виляя хвостом. Алиса смело вошла в помещение, откуда доносился запах свежего хлеба, пива и… навоза. Небрежно вымытый пол скользил под каблуками. Чувствовалась явная бедность, лишь на облезлых обоях висело несколько ярко раскрашенных рисунков, которые оживляли обстановку. На самом большом рисунке довольно красиво и тщательно прорисован портрет женщины в доспехах и с волевым лицом, голубые глаза воительницы блестели, упрямый подбородок несколько угловат и жестко для девичьего лица. Светлые волосы собраны косичкой… Подписи под портретом не было, но сразу в голове возникла ассоциация: «Жана Дарк», тем более, что на изображении чуть поменьше нарисована очень похожая женщина, только сильно исхудавшая, с провалившимися глазами, и синяками на заострившихся скулах. Светлые волосы распущены по плечам, прикрывая заодно и грудь. У привязанной к столбы со вздернутыми вверху руками девы лишь одна одежда, разорванная до пояса монастырская власяница, впрочем не по-пуритански короткая, открывающая выше колен израненные, со следами сильных ожогов ноги.
