Он бы долго еще перечислял арсенал винного погребка, но на крыльцо выбежал кутенок муругой масти.

– Найда, а ну-ка в дом!

Щенок завилял хвостом и подбежал ближе. Веребов взял его на руки. В знак благодарности тот лизнул хозяина в лицо.

– Породистая сука. Родословная лучше, чем у многих дворян!

При виде Найды душа Куприянова затрепетала. Такая игрушка дорогого стоила. Лазарь Васильевич представил сухую осень, багряную листву и псовую охоту. Он на вороном жеребце, а подле вьется борзая, ловит чувствительным носом ветер.

– Присаживайся, друг любезный! – Веребов прервал его грезы. – Ефросинья, подай-ка нам вишневочки!

На зов выплыла здоровенная баба с волосатой бородавкой на щеке и серебряным подносом в руках. Поставив угощение на стол, она неуклюже сделала книксен и удалилась. Что-то прикидывая в уме, Куприянов  пальцами барабанил по столу.

– Николай Никанорович, уступи животинку! Дюже приглянулась она мне! Ты себе другую купишь, лучше этой!

– Бог с тобой, Лазарь Васильевич, лучше некуда! Ты глянь на нее – экое чудо! Найда, шельма, а ну иди сюда!

– Я хорошо заплачу! – не унимался Куприянов.

     Пурпурный шар неторопливо катился вдоль горизонта. Увязая в щетине чернеющего леса, он уносил с собой дневной жар и дарил земле долгожданную прохладу. Пролетка, раскачиваясь на колдобинах, тащилась по дороге. Изрядно выпивший Лазарь Васильевич тискал щенка, целовал в лоб. Тот тыкался мокрым носом в грудь помещика и жмурил глаза.

Россыпь звезд покрыла небосклон, когда Куприянов ступил на порог дома. Барин опустил на пол собачку и с пьяной нежностью посмотрел на нее.

– Господи, прелесть какая! – Глаша присела, погладила кутенка. – У нас будет жить, Лазарь Васильевич?

– У нас! – Куприянов вздохнул: – Ты вот что, Глаша, собери-ка свои вещички, – Фрол тебя утром к Веребову отвезет!

     Солнечный луч ощупал крыши надворных построек. Осторожно вполз в окно спальни и расплылся по стене масляным пятном. Вставать не хотелось. Чтобы принять вертикальное положение, Куприянов приложил усилия. Он свесил с кровати опухшие ноги. «Откуда эта чертова одышка? Еще пальцем не пошевелил, а задыхаюсь, как старый мерин!» – барин почесал под мышкой.

– Прасковья, мать твою! Где я давеча халат скинул?

Прыщавая девица вбежала в комнату. Вытирая о передник руки, она огляделась и радостно воскликнула:

– Вот он, батюшка, на стуле пристроился!

– На стуле пристроился! – передразнил Куприянов. – Дура набитая! О, господи, ну чего ты стоишь, зенками хлопаешь? Накинь его на меня!

Халат скрыл под собой оплывшее тело. Завязав пояс, расшитый золотом, помещик расправил складки.

– Накрывай на стол, есть хочу!

За завтраком он ворчал, его раздражало все. Куприянов в сердцах бросил на стол нож и вилку.

– Это ж надо, какая бестолочь! Год в доме, а ничему не обучилась! Зря я Глашку на суку променял – бес попутал!

Он резко поднялся. С грохотом упал стул. Пнув его, барин удалился в кабинет. День не задался с самого начала. Просмотрев деловые бумаги, Лазарь Васильевич решил навестить Веребова, с которым провернул самую глупую сделку в своей жизни. «Толку от этой псарни? Жрут, как взвод солдат, а выгоды никакой! Один лай да скулеж! На охоту я не езжу. На кой черт мне эти борзые? Щенками торговать? Кому они нужны?! – он невольно вспомнил розовощекую Глашу. – Та и стол накрыть могла, и в постели угодить. Дурак, больше и сказать нечего!» – с этими мыслями барин вышел во двор. При его появлении вялотекущая жизнь усадьбы преобразилась. Мужики, переругиваясь, изображали кипучую деятельность. Дремавшие в тени тополя бабы принялись перебирать собранную ягоду. Даже полусонные куры с неимоверной прытью заклевали по земле. Один кучер неторопливо ползал вокруг брички, смазывая дегтем оси.

– Фрол, готовься в дорогу! – Куприянов, похлопал мужика по спине и тут же отряхнул руки. – Когда сможем выехать?

– Да хоть сейчас, Лазарь Васильевич! Запрягу и поедем!

– Давай, родной, я покуда переоденусь.

Возле сарая крутился Спиридон. Заметив его, барин крикнул:

– Собак покорми, и выгулять не забудь, прощелыга!

В дороге Куприянов разомлел и задремал. Очнулся он, когда бричка подъехала к усадьбе Веребова. Навстречу выбежала Глаша. Наряженная, как городская барыня, она мило улыбалась.

У Куприянова от досады защемило сердце.

– День добрый, Лазарь Васильевич!

Девка взяла коня под уздцы.

– Глаша, беги, доложи, что гости прибыли!

Куприянову ужасно захотелось прижать бывшую горничную к себе. Вспомнились бурные ночи, проведенные с ней. Он стал задыхаться и ловить ртом воздух.

– Они уже знают. Да вон сами идут! – Глаша кивком указала на Веребова, торопливой походкой приближающегося к бричке.

– Здравствуй, друг любезный! Давненько не баловал визитами, или я чем-то не угодил? – Веребов обнял приятеля. – Экий ты стал тучный, и не обхватишь! Ну, пойдем, пойдем…

Облобызавшись, помещики направились к дому.

– От депрессии все! – оправдывался Куприянов, тяжело шагая. – Нервы совсем расшатались, и воздуха не хватает.

Он громко засопел. Веребов окинул приятеля с ног до головы. Сам собой напросился неутешительный вывод.

– Сдается мне, водянка у тебя! Лекаря надо вызвать из города.

Лазарь Васильевич вяло отмахнулся и поднялся на крыльцо.

– Ну их… Коновалы! Будут, как девку, щупать да кровь пускать! Ты человек грамотный, может, знаешь какой рецепт?

Веребов распорядился накрывать на стол. Пока прислуга хлопотала с сервировкой, он лукаво подмигнул Глаше.

– А ты солнцем лечиться пробовал?

– Как это? – удивился Куприянов.

– Так это, брат, дело немудреное! Воду надобно из организма выгнать, и все дела! А чтоб она быстрее испарилась, вымажься коровьим навозом! Ты нос не вороти. Слушай, что говорю! Солнце сильнее припекает темную поверхность. Значит, тело, покрытое навозом, будет нагреваться шибче. Навоз станет подсыхать и вытягивать из тебя влагу. Я думаю, что после двух-трех процедур ты почувствуешь себя лучше. Правда, Глаша?

– Ваша правда, Николай Никанорович!

Девушка прильнула к барину. Проявления такой нежности задело самолюбие Куприянова. Он отказался от обеда.

– Дела у меня! Совсем из головы вылетело.

Лазарь Васильевич вернулся в поместье и приказал Марфе притащить к пруду бадью свежего коровьего навоза. Странный каприз хозяина вызвал среди дворни пересуды. Нелепые догадки доходили до абсурда.

– Есть он его будет! – утверждала щербатая баба. – Господа это диетой называют. А к пруду приказал отнести, для того чтобы аппетит на свежем воздухе нагулять! Не в дом же дерьмо тащить!

– Ерунду мелешь! – отмахивалась другая. – Барин в бадью ноги сунет. Старики уверяют, от болей в суставах помогает!

– Снова у хозяина депрессия! – гнула свою линию Марфа. – Изгонять станет по заграничной методе!

Глаша трясла барина за плечо.

– Просыпайтесь, Николай Никанорович! Беда!

Веребов сел на кровати и стал тереть кулаками сонные глаза.

– Какая еда? Что такое? – Он еще пребывал в видениях.

– Как вы и посоветовали, Лазарь Васильевич вымазался навозом и отдыхал у пруда. Спиридон, бывший его камердинер, выгнал туда собак, – затараторила девка, – а те приняли барина за дикого зверя и разодрали в клочья!

– Боже мой! – Веребов окончательно проснулся и никак не мог сообразить, что теперь делать. – Прикажи седлать вороного!

Торопливо одеваясь, он во всем винил себя: «Разве мог я предположить, что глупая шутка обернется трагедией?» – Веребов сел на кровать и безвольно свесил руки. Гнетущее состояние для него было новым и пугающим. От причастности к смерти друга становилось дурно. Не глядя на Глашу, он поднялся и покинул усадьбу.

Закрытый гроб находился в гостиной, рядом с ним  толпились помещики и обсуждали, какая прихоть заставила Куприянова валяться у пруда в непотребном виде. Веребов молча слушал всякие предположения. Совесть терзала его, не позволяла вступать в беседу. Чуть в стороне плакала и сморкалась экономка. Священник с бородой до бровей бубнил молитвы и, кажется, не обращал на разговоры внимания. В какой-то момент он прекратил чтение и с укором обратился к присутствующим: