Когда у Джо Джолли умер отец, у него за душой, почитай, и гроша ломанного не было. Ну, не совсем так — было у него старое кресло. Но даже лачуга, где жила семья Джолли, и то им не принадлежала — ее в уплату за службу предоставлял им Владетель Манора, чей лес рубил Джон Джолли. А впридачу к хижине Владетель платил им еще по три шиллинга каждую пятницу. Даже топор, которым мистер Джолли рубил лес, и тот был не его, а хозяйский.

Джо вырос в лесу и почти ничему не выучился — разве что на славу работать руками да любить зверей, а еще больше он любил своего отца и частенько помогал ему валить лес, хотя ни Владетель Манора, ни его Управляющий и слыхом не слышали, что у старого Джолли есть сын.

Старый мистер Джолли заболел вечером в четверг, когда деньги за прошлую неделю уже все вышли. Он уселся в свое старое кресло и произнес:

— Джо, я вижу пред собой лучший мир.

На следующий день он не смог встать с кровати, так что пришлось Джо одному управляться со всей работой, а в конце дня идти к Управляющему за недельным заработком.

— Кто ты такой? — спросил Управляющий, и Джо ответил:

— Сын Джона Джолли.

— А почему Джон Джолли сам не пришел?

— Он болен.

— А кто будет работать за него, покуда он не поправится?

— Я, — отвечал Джо.

Управляющий отсчитал ему три шиллинга, а про себя подумал, что ежели будет на то милость Господня и Джон Джолли умрет, то он сможет отдать освободившееся место престарелому дядюшке своей жены — которого считал для себя обузой и Божьим наказанием, поскольку тот жил в его доме и сидел у него на шее. Однако Джон Джолли протянул еще добрый месяц, и все это время Джо ухаживал за ним заботливо, точно дочь, да вдобавок работал вместо него в лесу. А поскольку, когда в доме больной, на три шиллинга далеко не уедешь, Джо мало-помалу распродавал все их пожитки, чтобы хоть немножко скрасить отцу жизнь. К четвертому четвергу все имущество, кроме старого кресла и медного обручального кольца матушки Джо, было распродано подчистую, Джон Джолли покоился с миром в зеленой могиле, а сам Джо в первый раз в жизни задумался о своем будущем.

Впрочем, раздумывал он недолго. Ему было восемнадцать лет отроду, паренек он был рослый да складный, ловкий, точно белка, и загорелый, точно красноватая кожица на молодой сосенке, и кроме, как валить лес, ничего толком не умел. Вот Джо и решил остаться на отцовском месте.

В пятницу он, как было заведено, пришел за деньгами и сказал Управляющему:

— Папа больше не будет рубить для вас лес.

— То есть как это? — спросил Управляющий, надеясь на лучшее.

— Он перешел в мир иной, — пояснил Джо.

— Ах! — произнес Управляющий. — Значит, место господского дровосека снова свободно, и это после пятидесяти-то лет.

— Мне бы хотелось занять его, — попросил Джо.

Но Управляющему наконец-то выпал удобный случай избавиться от престарелого дядюшки, а потому он скривил губы, почесал нос, покачал головой и сказал:

— Тут нужен человек опытный.

С этими словами он отсчитал Джо три шиллинга и отправил его восвояси. Джо не стал спорить — он знал, что опытен по умению, но не по годам, и что коли уж Управляющий решил так, то что толку думать иначе. Вернувшись в хижину, он поглядел на отцовское кресло и подумал: «Что ж, с собой его, пожалуй, не возьмешь, да и продавать тоже негоже, а уж рубить его на дрова я и подавно не стану. Но ведь следующему дровосеку надо будет в чем-то сидеть, поэтому он, верно, оставит кресло на прежнем месте, где я бы и сам его оставил. Но увы, старое мое кресло, делать нечего — придется нам с тобой распрощаться!»

И вот, с тремя шиллингами и медным кольцом в кармане, Джо покинул единственный дом, какой когда-либо знал.

В первый раз в жизни Джо отошел от отчего дома так далеко, на много миль, и все здесь было для него в диковинку. Он ведь пуще всего на свете любил свой лес и редко выходил оттуда. Однако не прошло и сорока часов со смерти его отца, как он уже шагал по белу свету, зорко присматриваясь и чутко прислушиваясь ко всему, что видел и слышал на своем пути. Поскольку он и сам не знал, куда идти, то решил, что пойдет на первый же звук, и вот, не успел даже как следует навострить уши, как услышал вдали слабый, но родной и знакомый стук — то стучал топор по дереву. Звук этот раздавался так далеко, словно доносился из другого мира, но Джо слышал его совершенно отчетливо и направился в ту сторону.

В субботу, около полудня, он услышал новый звук, куда как более тревожный — визг попавшей в беду собаки. Джо ускорил шаги и, завернув за угол тропинки, увидел перед собой деревенский пруд. Вокруг него толпилась ватага мальчишек, и один из них пытался утопить крохотного щенка. Но мать щенка, красивая вислоухая спаниэлька, прыгала вокруг, скуля и мешая мальчишке, так что тот большую часть времени брыкался, стараясь отбиться от нее. Остальные сорванцы стояли в стороне, хохоча над потасовкой мальчишки и собаки и не помогая ни ему, ни ей. Когда Джо выходил из-за угла, юнец уже совсем потерял терпение и собирался зашвырнуть щенка подальше в пруд, но тут Джо схватил его за руку.

— Не смей! — закричал он.

Мальчишка задиристо повернулся к нему, но увидев, что соперник повыше и посильнее его, сбавил тон и принялся ныть.

— А что тут такого? Щенки на то и родятся, чтобы их топить, разве нет?

— Вот и нет, если рядом я, — возразил Джо. — И уж этого ты точно не утопишь.

— Может, купишь его? — спросил мальчишка.

— А сколько ты за него хочешь? — поинтересовался Джо.

— А сколько у тебя есть?

— Три шиллинга.

— Идет! — закричал сорванец, сунул вислоухого щенка Джо, выхватил у него три шиллинга и помчался прочь вместе со своими дружками, заливаясь хохотом громче их всех. Спаниэлька встала на задние лапы, положила передние Джо на грудь и лизнула руки, которые так заботливо держали ее малыша.

Джо заглянул в ее ласковые карие глаза и сказал:

— Я пригляжу за твоим сынком, малышка. Беги за своим хозяином!

Один из мальчишек оглянулся на бегу и, давясь от смеха, выкрикнул:

— А он вовсе ей и не хозяин! Это бездомная собака, и он нашел ее вместе со щенком на сеновале своего отца сегодня утром!

И с последним взрывом хохота над простаком, который понапрасну расстался со своими денежками, сорванцы унеслись прочь.

— Что ж, — промолвил Джо, — не такая уж это и плохая сделка, ведь я получил этого щеночка и отличную собаку впридачу. Так что вы оба, и мать, и сын, становитесь теперь моей собственностью.

Он засунул щенка себе за пазуху. Тот сразу же пригрелся и уютно свернулся калачиком, а у Джо потеплело на душе — ведь это была его собака — его собственная, и принадлежала она ему одному и никому больше. И вот с пустыми карманами он двинулся дальше, а вислоухая спаниэлька бежала за ним по пятам.

Поскольку у Джо ни осталось ни гроша, то остаток дня пришлось ему идти на пустой желудок. Под вечер, когда не умолкавший ни на миг путеводный стук топора звучал уже совсем близко, юноша добрался до высокого бора. Он успел уже соскучиться по своему родимому лесу и потому вошел в чащу радостно, с таким чувством, будто вернулся домой. Не успел он пройти и двух шагов, как услышал тоненькое жалобное мяуканье, слабое, как тявканье его щенка, и, пойдя в ту сторону, уридел крохотную кошечку, совсем еще котенка, золотистую, точно солнечный свет, играющий на глади быстрого ручья, и с глазами золотыми, точно мед. Бедняжка так и дрожала на четырех тоненьких подгибающихся лапках и явно обрадовалась, когда Джо нагнулся и поднял ее с земли. Тельце у котеночка было такое крохотное, что Джо мог бы заслонить его большим пальцем, и мягкое, как пушок. Было очень холодно, поэтому Джо сунул киску за пазуху к щенку, и та мигом пригрелась и блаженно замурлыкала.