– Кэте Хойзерман?

Открывшей было вечером входную дверь молодой женщине пришлось немного отступить назад. В наступившем в подъезде полумраке перед ней предстал моложавый офицер СС, один из тех, кого фюрер называл охранными отрядами партии.

– Да, это я!

– Мы к вам, фрау Хойзерман! У нас к вам возникла пара вопросов!

– Я это поняла ещё минуту назад! Я готова на них ответить!

Сказав и получив нужный ответ, офицер тем не менее предъявил ей свой металлический жетон с надписью «гестапо». Смутно догадываясь о том, что бы всё это значило в преддверии ночи, женщина хладнокровно восприняла властный жест пришедшего исполнителя власти. Но гестапо есть гестапо. У них свой стиль работы. Грубо отстранив рукой женщину в вечернем платье от свежеокрашенной двери, офицер, а следом за ним и двое в штатском, кто был на лестничной площадке, с каменными лицами вошли в квартиру. Всё точно. Так и есть. Она находилась на Паризерштрассе № 39–40, и гестаповцы самодовольно уяснили для себя этот приличествующий случаю факт. Женщина, шокированная происшедшей бестактностью незваных гостей и внешне заметно утомлённая работой с пациентами зубной клиники, молча, проследовала за ними. В настоящее время они даже не обращали на неё внимания. Она остановилась, чтобы преодолеть возникшее волнение, но посчитала за благо оказаться свидетельницей того, что происходило в её квартире. Опустившись на краешек дивана, Кэте безучастно смотрела на то, как двое громил рылись в её вещах, разворотив при этом шкафы на кухне, бесцеремонно вышвырнули на пол спальные принадлежности; они не забыли обшарить туалет и ванную. До женщины так и не доходило, что же они искали в её квартире. Что и говорить, вечер для Кэт предстоял весёлый. Не обнаружив ничего подозрительного, что бы указывало на необходимость таких розыскных действий, гестаповцы вернулись к покинутой ими женщине. Кэт не знала, как себя вести в их присутствии, но своими словами уже знакомый ей офицер вывел её из состояния задумчивости:

– Фрау Хойзерман! От источника, заслуживающего наше доверие, гестапо стало известно, что вы укрываете у себя мужчину, как мы предполагаем и догадываемся, – тут эсэсовец загадочно ухмыльнулся, – еврея. Нам как служащим группы 4Б начальство поручило на деле проверить этот вопиющий для рейха случай. Вы в руках гестапо. С вашей стороны было бы разумно рассказать нам всё, что нас интересует, как на исповеди. Иначе для вас будет слишком поздно спасти себя. Я не шучу. По закону военного времени мы вынуждены будем привлечь вас к ответственности.

Буравя Кэт пытливым взглядом, офицер достал из брюк портсигар, вынул из его футляра сигарету, огнём зажигалки поджёг её и закурил. Это действие доставляло ему видимое удовольствие.

«Обыкновенная дура! Вывод напрашивается сам собой! Явно нервничает. То ли наше внезапное появление застигло её врасплох, то ли Кэт слишком умная, а там чёрт её знает. Иди разбери этих женщин. В её возрасте бабы вроде бы остепеняются. Сейчас проверим».

Кэт по-прежнему молчала.

«Вот и пойди возрази Шопенгауэру в том, что он неправ. Действительно. Глядя на эту кокетку с призывными губами, невольно вспоминаются мысли философа, обожаемого фюрером, о том, что разум обладает природой женщины: он может рождать, только восприняв».

Отвлёкшись от монолога с самим собой, эсэсовец вслух произнёс:

«Действия гестапо, фрау Хойзерман, всегда оправданны. Оно, поверьте, знает чего хочет и с кем нужно ссориться. С вашей стороны было бы очень неразумно уклоняться от сотрудничества с нами, мы ведь не какой-то там институт милосердия, а грозный инструмент, применив который, фюрер решает насущные вопросы управления рейхом. Вы в этом сомневаетесь, Кэт? Или вы задаётесь вопросом «так ли это?». Вы ещё верите в ту крамолу, что мы, немцы, ослабли из-за происков врагов? Если это всё для вас выглядит правдой, то у вас, должно быть, на уме навязчивые идеи, а это шаг к паникёрству и трусости. Не тешьте сейчас себя той мыслью, что вам с руки провернуть шутку с нами. Вы не в театре сатиры и не в цирке. Мне искренне жаль, Кэт, но вашу дальнейшую судьбу предстоит решать нам, а не вам. Просто так мы в гости не приходим. Я бы очень хотел, чтобы вы хорошенько подумали над тем, что вы услыхали от меня. Я верю, вы нормальный человек, но у вас остался один лишь выбор между тем, проведёте вы остаток своих дней под солнцем по-весеннему настроенного Берлина или очутитесь в тесных объятиях концлагеря. Выбор, скажу, фрау Хойзерман, у вас мизерный, а жизнь, увы, одна».

С этими словами неизвестный мужчина в форме СС внимательно посмотрел на 36-летнюю ассистентку профессора Блашке.

«Вроде бы, согласно досье, зубной техник. Рядом с фото профессора, бюргерскую внешность которого составляли седые виски, густые брови и ухоженные усы, как чёрные полосы на бледном узком лице, красовалось и её фото. Так себе, молодая женщина. Симпатичная. Она имела доступ к фюреру, а это было серьёзно. Есть над чем призадуматься сыску. Да и этот постыдный для немки эпизод укрывательства. Кого?! Еврея!!! Нет. Наша женщина, если и впредь так будет себя аморально вести, никогда не одолеет высоты национал-социалистической морали».

Лицо Кэт покрыла бледность. «Господи! – в сердцах озаботилась она, стараясь не думать о последствиях этой встречи с гестаповцами. – Кто мог узнать, что он здесь? Кто? Кто? Кто? Я же недаром предупреждала его, а он… Вот что означает курение у незашторенного окна. Я вспомнила. Точно! Это так и было. Дым через форточку, а наружность с окна на показ бдительным соседям».

Из наблюдения сосредоточенного на умозаключениях лица офицер убедился в том своём подозрении, что Кэт была явно не в восторге от столь наглого вторжения его подчинённых. Он знал, в чём не раз убеждала его жизнь, что во многих случаях женщины есть типичные истерички, и в случае с Кэт, он это ясно понимал, ему не нужно было перегибать палки. Та может распрямиться и ударить его весьма серьёзно, задумай эта Хойзерман побежать с жалобой на его действия к фюреру. Поэтому опытный по части допросов с пристрастием криминалист решил для себя не слишком торопить фрау Хойзерман с ответом, а на её глазах подойдя к окну, настежь распахнул его. В уют квартиры не преминул ворваться свежий воздух, которым со щедростью одаривала несчастных берлинцев весна сорок пятого.

– Да, фрау Хойзерман! – не ожидая быстрых объяснений, с какой-то грустью в голосе проговорил белокурый эсэсовец. – Вот и весна. Пора любить и надеяться. С момента начала войны шестая весна по счёту, и мне порой кажется, что ей нет ни конца, ни края. Рейх сжимается стальной пружиной и, распрямившись, ударит по всем фронтам, ещё раз убедительно доказывая нашей нации, как мудр фюрер, когда говорит немцам о том, что после смерти плутократа Рузвельта коалиция союзников рассыплется в прах, а наше оружие возмездия достанет и Москву, и Лондон. Проклятые русские… Алкоголик Черчилль. Да, да, фрау Хойзерман. Неисчислимые орды азиатов и англо-американцев, что лавина за лавиной катятся по равнинам несчастной Германии, уничтожат европейскую цивилизацию, уничтожат всех нас, если в обозримом будущем фюрер и генералы не выбьют их отсюда и не отбросят за линию Сталина и Мажино. Если это по какой-либо причине не произойдёт, если фюрер не заставит вермахт сражаться до последней капли крови, то всем нам остаётся только приставить дуло пистолета к виску и, как в дешёвой мелодраме, свести счёты с жизнью.