— Погоди, Датчанин, погоди! — одернул его Баварец. — Обвиняет король, прочие слушают. Говори беспристрастно.

Оджьер дернул шеей, что он проделывал бессознательно всякий раз в минуту сильного волнения, — сказывался давний удар по загривку.

— После чего граф Гвенелон предложил, чтобы арьергард возглавил мой племянник Роланд, — продолжал Карл. — Мне уже тогда не хотелось этого, я понял, что граф затаил злобу против племянника, но всей глубины его предательства я еще не видел. И я спросил его — коли так, кто поведет передовые дружины? И он предложил, чтобы повел пэр Оджьер Датский. Так ли, Датчанин?

— Мне не следовало соглашаться! — пылко ответил тот. — Но граф оплел меня похвалами!

При этом он вызывающе поглядел на овернских баронов и сделал жест, который можно было расценить и как попытку поправить складку плаща.

Однако его ладонь успела лечь на скрытую под тонким сукном рукоять меча — правда, всего на мгновение, но кому следует — тот поймет…

— Племянник мой Роланд рассердился на графа Гвенелона и в гордости своей ответил так: я-де не брошу перчатку короля, данную мне в знак поручения, как ты бросил наземь посох, данный тебе как послу! Я возглавлю арьергард — так сказал племянник мой граф Роланд, — и ни единый из вьючных мулов Карла не будет отбит сарацинами. Я хотел дать ему больше войска, чем он просил, но он не согласился, и между нами было условлено — если арьергарду придется принять бой, мой племянник будет трубить в Олифант.

— Сорок тысяч рогов в войске франка, но Олифант — один! И нет его более!.. — выкрикнул Карл. Видимо, он хотел рассказать, как нашел на поле боя мертвого Роланда с разбитым рогом в руке, но вдруг понял, что делать этого не следует — ибо это к обвинению не относится.

— Когда мы вернулись в Ронсеваль и осмотрели тела погибших, то сразу стал ясен предательский замысел. Сарацины не преследовали наше войско, но они послали гонцов к союзным им горцам, и те успели подготовить нападение. Не по ущелью, честно и открыто, неслись к моему племяннику враги — они рухнули на него со скал, они расстреляли арьергард из луков и лишь тогда осмелились вступить в схватку! Все было сделано, чтобы погубить племянника моего Роланда!

И вот он погиб, и погиб его побратим Оливьер, и мудрый реймский архиепископ Турпин, коего я умолял остаться при войске, тоже погиб… Вот каково мое обвинение, бароны! А теперь решайте!

— Об этом мы размыслим, — раздался голос с дальней скамьи, — а теперь пусть скажет Гвенелон.

— Пусть говорит Гвенелон!

— Пусть оправдается!

Граф поднялся со своей скамьи, огладил висячие усы.

— Король Карл и вы, бароны! Я выслушал обвинение и готов на него ответить. Долгие годы я служил повелителю нашему Карлу как верный франк, по правде и по чести. Вдруг граф Роланд меня возненавидел и задумал погубить. В чем причина его ненависти — я не знаю. Да, я желал смерти графу Роланду, потому что и он отправил меня на верную смерть, чудо спасло меня в Сарагосе, за что я не устаю благодарить Господа! Вправе ли франкский барон отплатить обидчику? Все вы скажете — да, вправе! То, что я совершил, была месть, а не гнусная измена! Око за око, зуб за зуб, и не моя вина, что Роланду не удалось погубить меня, а мне удалось погубить Роланда!

Он говорил страстно, яростно и был прекрасен зрелой мужской красой, был в своем широком плаще истинным воином и бароном, и его невыразимой красоты лицо было запрокинуто к небу, как будто оправдывался он не перед судом равных, а перед ангелами и Всевышним.

Бароны залюбовались им.

— И об этом мы размыслим… — молвил все тот же зычный одинокий голос с дальней скамьи.

* * *

Алиска замечталась на ходу, а когда была поймана за руки — уже не могла вырваться. И не затевать же драку посреди улицы.

— Пусти, — негромко сказала она. — Пусти, слышишь?

— Сперва объясни, что происходит!

— Ничего не происходит!

— Нет, происходит!

— Не выкручивай мне руки!

— Я не выкручиваю!

На самом деле этот высокий и крупный молодой мужчина просто держал ее за тонкие запястья, держал плотно, всем своим весом держал, так что Алиска волей-неволей стояла перед ним по стойке смирно, руки по швам. Она пробовала было дернуться вбок, но, как на грех, рядом была длинная подворотня, и мужчина толкнул ее туда, спиной к грязной, сто лет назад оштукатуренной стенке.

— Я кричать буду!

— Нам нужно поговорить! Если ты скрываешься, если ты отключила телефон, если ты не приходишь даже к своему руководителю… ты что, институт бросила?

— Не твое дело!

— Алиса!

— Ярослав!

— Алиса, я должен знать, что произошло.

— А ничего не произошло!

Алиска, не в силах освободиться, сердито сопела. Она даже подумывала быстро присесть и укусить Ярослава за руку. Но он уже носил перчатки.

— Давай поговорим по-человечески, — предложил Ярослав. — Мы же взрослые люди…

— Особенно ты, — выпалив это, Алиска вспомнила вдруг кое-что из того, чему ее четыре года учили, и заткнулась. И чтобы не услышать того, что собирался сказать ей Ярослав, она стала прокручивать на своем «внутреннем магнитофончике» заветную запись.

— Все это кончится тем, что ты прогуляешь все коллоквиумы и семинары. Если ты даже подготовишься к экзаменам, тебя просто не допустят к сессии, а твоя тема, имей в виду, уже недействительна, если ты немедленно не возьмешь другую тему… — Эти или иные, им подобные, слова словно сквозняком вытягивало из подворотни и тащило в замусоренный двор.

— Высоки горы, выше их деревья, четыре глыбы мрамора блестят, на мураве лежит племянник Карла, — звучало нараспев.

Ярослав говорил, говорил, и лицо, которое когда-то казалось Алиске невозможно красивым, с полуторасантиметровыми ресницами, с точеным носом, с романтической бородкой, было теперь вроде маски римского театра — открытый все равно для каких звуков рот и вечная пустота в распахнутых глазах.

— …За ним давно следит испанский мавр, лежит средь трупов, мертвым притворился, замазав кровью тело и лицо. Отважен и красив был этот витязь, он вдруг вскочил и, бросившись к Роланду, гордясь победой, в сильном гневе молвил:

«Ты побежден, племянник Карла, меч твой

Я отнесу в Аравию родную!»

Он отнял меч — и смутно граф Роланд

Почувствовал, что меч его схватили…

Запись прервалась — Алиска услышала то слово, которое единственное лишь и могло прорваться сквозь «Песнь».

— Это кто тут вспомнил про Шемета? — возмутилась она.

— Ты хоть знаешь, что теперь с Шеметом?

— А ты?

— Я-то знаю. Старый черт сперва поставил на уши всю кафедру и весь институт, назвал телевидения, переполошил все столичные редакции, а когда ему все разложили по полочкам и продемонстрировали все его ошибки — Алиска, это были фантастически нелепые ошибки, я сам читал акты экспертиз, и дай Боже, чтобы именно ошибки, а не подтасовки! — он не придумал ничего лучше, как спиться с кругу! Твой Шемет шарится по мусоркам и собирает пустые бутылки на опохмелку! Пойми ты наконец что он — просто авантюрист от науки и он потерпел заслуженное фиаско.

— Экие ты слова знаешь — фиаско!

— Еще недоставало, чтобы мы поссорились из-за Шемета! Алиска! Ну хочешь — я тебе все документы покажу? Этот его концентрированный ментальный импульс — чушь собачья! И рассеянный ментальный импульс абсолютно недоказуем! Тут десять лет нужно опыты ставить, чтобы хоть какого-то материала набрать! А он думал, что четыре кандидатских диссертации ему мир перевернут! Авантюрист, понимаешь, старый авантюрист!

Но эти слова уже были подхвачены сквозняком, а вместо них прилетели другие:

— Почуял граф, что он меча лишился, открыл глаза: «Ты, кажется, не франк!» — воскликнул он и, сжав свой рог заветный, ударил им по шлему золотому…