– Сумасшедший идет, надо дверь запереть, – сказала Алена, но дверь запереть не успела, и сумасшедший вошел в дом.

Он был в болотных броднях-сапогах, в свитере, в шапке с помпоном.

По морозу, по промозглости, которая была на улице, по ветру, дующему с Онего, – сумасшедший должен быть пронзен и смертельно болен насквозь. И рваный свитер, и шапка, и помпон – все было мокро на нем и обледенело. Лицо – фиолетовое, белое и синее. Он, естественно, дрожал.

Минуя Алену, окостеневшую у печки, он направился прямо ко мне.

Я сидел у стола и рылся в своих бумагах. Делая строгий вид, что я безумно занят, я тем не менее встал, протянул ему руку и сказал:

– Юра.

– Женька, – ответил сумасшедший и сжал мне ладонь.

Я сел на место. Сумасшедший стоял передо мной у стола. Разговор надо было как-то продолжать.

– Ну ты чего, замерз, что ли? – сказал я.

– Да нет… разве это мороз? Вот через месяц начнется.

– Ты бы хоть плащ надел какой, а то, ей-богу… пневмония… тоже, знаешь…

– Плащ у меня есть там, в одном месте, – и сумасшедший кивнул за окно. – Да я мороза не боюсь. Я на медведя с ножом. Вот с этим! Восемь медведей взял. У меня и ружье есть там. – И он снова кивнул за окно, но в какое-то другое место. – А вот пуль мало. Так что я с ножом.

– Ну что ж, – сказал я. – Нож – это верное.

Женька протянул мне нож – широкий и мутный какой-то тесак. Алена тревожно глядела от печки. Я потрогал пальцем лезвие и отдал нож сумасшедшему.

– Убери и никому не показывай, – сказал я.

Женька послушно кивнул, сунул тесак куда-то под свитер. Алена облегченно вздохнула.

– Рассказывай, парень, – сказал я.

– Чего рассказывать?

– Как чего? Рыбу-то ловишь или нет?

– Какая сейчас рыба – ветер да волна. Хариус только берет на кораблик.

– Ладно тебе, ей-богу, врать. Медведи – ладно, а насчет хариуса не ври, не люблю.

– Как же… Восемь штук вчера поймал на кораблик…

– Ладно, не ври, – сказал я, вставая. – Ты зачем пришел?

– За солью.

– Отсыпь ему, Ален.

Алена ворча отошла от печки, отсыпала из пачки соли – не на засол, на пропитание. Положила кулек на стол. Сумасшедший схватил соль и сунул за пазуху. Плохо свернутый кулек за пазухой должен был неминуемо развернуться. Но это было не мое дело. Просил соли – получил.

– Юрка, – сказал сумасшедший, – мне спичек.

Под медвежье какое-то и неудовлетворительное ворчанье Алены я дал сумасшедшему спичек, хлеба, чая, сахару, пачку сигарет.

– Слушай, – сказал сумасщедший. – Хочешь, я тебе кораблик принесу? Сам будешь хариуса ловить. Завтра принесу. Знаешь, такой кораблик, бежит по волнам, а к нему мушки приделаны. Хариус на них хорошо берет. Завтра принесу… Слушай, а что бы немного вина? А?

Алена у печки напряглась. Лицо ее окаменело. Она внимательно глядела на меня, ожидая, что я скажу.

– Ален, – сказал я, – Женька верно говорит, а что ж вина?

– Какого вина?

– Ну, сама знаешь какого.

– Вина! – прикрикнула вдруг Алена. – Какого вина?!

– Ну, того. Какое ты спрятала.

Алена хлопнула дверью, яростно протопала по крыльцу и вылетела на улицу. В доме стало тихо. Я потер лоб и сел за стол.

– Ладно, Женька, – сказал я. – Меня здесь не понимают… Иди…

Прижимая к груди собственную пазуху, за которой находились спички, соль, чай, сахар, хлеб и сигареты, сумасшедший попятился к выходу.

– Завтра будет кораблик, – бормотал он.

– Завтра меня не будет дома. Приходи послезавтра.

Сумасшедший зышел на улицу. В окошко я видел, как идет он вдоль покосившейся изгороди к озеру. Ветер был жуткий, и сумасшедший кренился под его порывами, поворачивался к ветру плечом.

Дверь хлопнула. Вошла Алена.

– Теперь он к нам повадится, – сказала она.

Алена осуждала меня, и я не знал, как ей возразить.

Вечером вернулся с охоты Вадим. Сели ужинать.

Ветер выл за окном, мелкий снег с мелким дождем хлестал в стекло.

– Теперь-то сумасшедший к нам повадится, – говорила Алена, выставляя на стол то самое, о чем я намекал ей совсем недавно.

– Неужели это так? – сказал Вадим. – Неужели ты бы выпил с ним наш последний припас?

– Ну, уж не знаю. Во-первых, Алена никогда бы в жизни сумасшедшему вина не поставила. А если бы и поставила – немножко можно.

Выл за окном ветер. Лампочка над нашим крыльцом болталась и скрипела, и видно было через стекло, как мечутся электрические сполохи, как высвечивают подбитую снегом землю и изгородь с висящими на ней изжеванными ветром тряпками, как пытаются пробить черноту, досветить до близкого леса, и действительно неприятно было знать, что в черноте этой, в промозглости и сырости бродит где-то около дома сумасшедший. Манят его освещенные наши окна и теплый ужин.

– С ножом на медведя – это он, конечно, врет, – усмехнувшись, сказал Вадим, – и насчет хариуса врет, и никакого кораблика он тебе не принесет. А завтра снова придет чего-нибудь просить. Так что с сумасшедшими дружбу лучше не води.

– Позволь, – сказал я. – А в чем заключается его сумасшествие?

– Да как же, – ответил Вадим. – Дело ясное.

Откуда появился здесь, на берегах Онежского озера, Женька – неизвестно. То ли приехал он из Медвежьегорска, то ли из Кондопоги. Кому-то он вроде рассказывал, что дочка его вышла замуж, а муж-то Женьку из дому прогнал. Вот он и приехал сюда строить себе избушку. Жить негде. История хоть и не совсем обычная, но житейская, и состава сумасшествия в ней пока не было.

Было одно – избушку он начал рубить, не получив никакого согласия и не спросив ни у кого разрешения. Это, конечно, некоторое помешательство, но не полное же сумасшествие. Места глухие. В тайге, на берегах озер, не одна стоит охотничья избушка без особых на то разрешений и согласий.

Избушку свою Женька начал рубить неподалеку от берега озера, в лесу. Но это был еще не настоящий, не матерый лес. Зто была узкая прибрежная полоса, что отделяла озеро от шоссе на Великую Губу. Признать такую избушку за охотничью было невозможно. По всем охотничьим идеям, по всем промысловым статьям рубить избушку в таком месте – полное сумасшествие. С одной стороны – шоссе, с другой – озеро, настоящей дичи нет. За глухарем или за куницей идти далеко.

Рубить избушку Женька начал в августе, а в конце сентября объявились к нему лесники. Стали составлять протокол.

Женька упал на землю, скорчился и выпустил пену:

– Рублю домик… зять выгнал… с ножом на медведя…

Лесники отступились. Приехала милиция в малом составе. Опять были слезы, крики и пена. Милиция в малом составе отступилась – глухие все-таки места.

– Не вижу состава сумасшествия, – сказал я. – Корчи и пена – ерунда. Прикинулся перед властями.

– Бог с ней, с пеной, – сказал Вадим. – Но скажи, какой охотник будет рубить избушку в таком месте? А ты видел, как она срублена? Там у него между бревнами такие щели – кулак можно просунуть.

– Холод, ветер, – добавила Алена. – А он в свитере драном.

– Не вижу в драном свитере состава сумасшествия, – сказал я.

На другой день отправились мы с Вадимом на Хрыли.

Веселят меня эти слова – «отправились на Хрыли». Что-то есть дурацкое в этих самых «Хрылях». А между тем Хрыли – это глухое лесное озеро, на берегу которого и жил, наверно, когда-то некоторый хрыль. С красной скалы, нависшей над озером, ловили мы на Хрылях черных и горбатых окуней.

– Приходил твой друг, – сообщила Алена, когда мы вернулись домой.

– Какой друг?

– Сумасшедший. Взял еще хлеба и соли.

– Кораблик принес?

– Ничего не принес. Сидел все, ждал тебя на крыльце.

День уже шел под вечер, уже закат распластался над озером. Я взял ружье и пошел глянуть на избушку, которую рубил сумасшедший.

Подходя к лесу, я вдруг заприметил Женьку. Он шел впереди меня шагов за сорок. Как-то получилось, что меня заслонили кусты, когда он оглянулся.