Черный не зря заткнул ему пасть свои сапогом; наверное, бандит поостерегся бы нападать на нас так бездумно, пусть и на безоружных и голых; может, кстати, он и подозревал что в желтой воде, не видное ему, есть еще оружие, а потому и выманивал нас из ямы, а не полез вытаскивать нас силой.
Но теперь главарь с трудом мог сказать что-либо вообще, а его бравые молодцы с готовностью кинулись в бой, и Айяса Черного, вынырнувшая из желтой вонючей воды, в великолепном выпаде перечеркнула кожаный наряд первого и коварно ткнула второго.
Первый повалился в воду, даже не поняв, что произошло. Второй, похитрее – или поудачливее, – успел увернуться, скользя по дну ямы и поднимая тучи брызг. Айяса лишь слегка коснулась его, поранив.
- Давай! – шипел злой и голый Черный, тыча в его сторону Айясой. – Ну, что же ты притих?! Все еще хочешь мои алмазы? Так попробуй возьми!
Бородач, зло мыча, подобрал свой оброненный клинок. Кровь из лопнувших губ рекой текла по подбородку. От ярости его трясло, и картины страшной мести рисовались в его голове.
Ему не было жаль убитого; в конце концов, подобных болванов в округе много (ого!), а вот зубы больше не вырастут, да еще и останется позорный шрам, как напоминание о наглом молодом сосунке, который посмел подумать, что ему это сойдет с рук.
-Убейте их! – мычал он, яростно вращая красными от ярости глазами. – Убейте их!
Вмиг наша яма была окружена людьми – все сплошь в черных кожаных одеждах, прочных и крепких. Их было много; их было очень много, и кое-кто вооружен был луками – а мы были голые и беззащитные под нацеленными на нас стрелами. И вид у них был не такой дебильный, как у первых двух молодцов, кинувшихся делить наши тряпки – те и в самом деле были наживкой, разменной монетой. На миг я даже пожалел их – странное чувство для человека, в которого готово вонзиться, по меньшей мере, десяток стрел тех, к кому он испытывает жалость.
Перед глазами моими промчались картинки из их недолгой разбойной жизни.
Первый, которого уложил Черный, был откровенным садистом. Кажется, он был слабоумным – по крайней мере, я увидел, как на его лице, испачканном кровью, вырисовывается наслаждение от того, что руки его душат сопротивляющуюся жертву, и щеки его тряслись мелкой дрожью от напряжения и радостного возбуждения.
Второй… гм. Кажется, он был просто глуп. Его глупость была сродни детской наивности, и в разбойники он пошел из любопытства и любви к романтике. Странная насмешка судьбы! У него было длинное тонкое лицо, жидкие, неопределенного цвета светлые волосы, неухоженные и тонкие, и круглые глаза, слегка удивленные. Когда эти люди «принимали» его в разбойники, он доверчиво улыбался, как ребенок, и радовался всему – особенно подаренному кривому ножу с деревянной темной рукояткой… Наживка. Приманка. Жалкий юродивый, чья жизнь была оценена в копейку и длилась – до первой драки. До сих пор ему везло – и он радовался, как ребенок, всякой очередной мелочи, которые отдавали ему соплеменники в качестве военных трофеев. Они смеялись над ним, гоготали, разинув пасти, а он в совершенном восторге рассматривал эти мелочи, не нужные никому, кроме него…
- Не тронь его, – только и успел крикнуть я, и Черный сиганул наверх, толкнув дурачка, перепуганного насмерть, в желтую воду, к Желтому Удаву.
Вэд прыгнул вслед за ним; по камням, в желтую воду, скатился мой лакированный ящик, и я не помнил, как схватил его, открыл крышку… как мои пальцы нащупали привычно крохотный узелок и петлю на тетиве, и как красиво она запела, приветствуя первую стрелу, и как моя стрела полетела, прерывая полет тех стрел, что готовы были сорваться и настигнуть Черного…
Дальше все было очень быстро.
Ур рванул наверх, вслед за вооруженным Черным. Свои мечом тот прорубил Уру достаточно широкий проход, чтобы тот беспрепятственно прорвался к своей цели – а у того была именно цель, он не просто так кинулся на людей, без оружия и почти голый, – и я своими стрелами лишь подкорректировал этот коридор, сняв лучников, чьи позиции были наиболее выгодны, и рванувшего наперерез Уру человека.
Вмиг ситуация изменилась – наверное, нападавшие и понять не успели, как это такое возможно.
Теперь все козыри были у нас на руках – но не потому, что Черный всех покрошил (а это, кстати, было далеко не так, нападавших было просто море), и не потому, что я сразил всех, кто мог стрелять в нас, беззащитненьких и голеньких, – а у меня, к слову сказать, кончились стрелы, – а потому, что Ур, крепко ухватив некоего человека за шею, приставил к его горлу нож – то самый, кривой; дурачок, верно, выронил его нечаянно, – и разбойники вмиг замерли, как парализованные, не смея даже разогнуть согнутых спин.
Толстяк с разбитыми губами стоял неподвижно, как каменное изваяние. До того он, кажется, собирался поднять упавшую секиру и нагнулся за ней – так вот он так и стоял на полусогнутых ногах, и его растопыренные пальцы все еще тянулись к оружию. Вытаращенные глаза его, казалось, потухли, потускнели, умерли. Я целился из лука, охраняя свою спасительную яму и Желтого Удава в ней – но можно было этого не делать, потому что никто не смел бы пошевелиться.
Потому что Ур прихватил сына вожака – а любовь вожака к своему чаду, как ни странно, была просто маниакальная, безумная, – и это равносильно было б тому, что Ур ухватил бы рукой толстого прямо за сердце. И если он нечаянно сделает неосторожное движение… если он поранит или убьет это сердце… что тогда можно ожидать от бессердечного человека?
Он либо умрет, либо убьет всех вокруг.
И своих, и чужих. И еще неясно, к кому из жертв он будет более жесток.
- Не тронь! – рука, тянущаяся к оружию ожила. Теперь её пальцы дрожали, тянулись к затихшему разбойнику-сыну. Тот чуть скосил глаза на руку Ура с ножом и нервно сглотнул, растопырив руки. Из его ладони выпал меч, и Ур крепче сжал шею мальчишке – сын главаря был совсем молод. Как тот же Черный или я.
- Не то что? – произнес Ур в лучших традициях героев-одиночек. – Что ты сделаешь?
- Если ты убьешь его, я убью тебя, – прошептал толстяк. Его вытаращенные глаза, казалось, потухли. И губы, оттертые кое-как от крови, посерели от ужаса и, кажется, даже кровоточить перестали. – Я очень страшно убью тебя!
- А если ты нас тронешь, – в свою очередь заметил Ур, – то я очень страшно убью его. Гораздо более страшнее, чем ты себе можешь представить, – он усмехнулся, показав на миг острые клыки и свое демоническое лицо, блестящее гремящее чешуёй. Замершие было разбойники отшатнулись в ужасе. – Я могу всех вас убить один. Но мне нужно не это; мне нужно, чтобы все, кто пришел со мной, остались целы. Оставьте нас; как только мы двинемся в путь, я отпущу мальчишку. Мы возьмем ваши скары и уйдем.
- Скары?!
- Скары. Мне нужны ваши скары. Четыре штуки, если быть точным. Оставите их здесь, – Ур кивнул на густую тень у дома, – и уйдете. Все. Если ты вздумаешь оставить лучников, – предупреждая даже рождение самой мысли у толстяка об этом, быстро произнес Ур, – я их учую и убью. И мальчишку твоего – тоже. Ясно?
Толстый от ярости заскрежетал зубами.
Ур поймал его на живца! Точно так же, как он на дурачков ловит своих жертв, его самого поймал Ур.
Ур знал, что у толстого есть транспорт; Ур знал так же, что толстый дорожит своим сыном – верно, это он прочел в его сердце, бесцеремонно и нахально копаясь в чужих мыслях, в сокровенных чувствах, в которых сам себе признаешься нечасто. Ур выследил мальчишку; он знал об ужасной жестокости главаря, и о том, что никто не посмеет и вздохнуть, пока мальчишке угрожает опасность.
- Я не уйду, – главарь затряс головой отрицательно. – Я не уйду отсюда без своего сына! Я не оставлю вам его – тем более, с вами Хозяин Скалистой Гряды!
- У тебя нет выбора, – ответил Ур непреклонно. – Если ты не согласишься, я просто всех убью и уйду один. То же последует, если ты тронешь хоть одного из нас. Даже Хозяина Гряды. Я убью вас всех – даже за этого поганого Желтого Удава. Но сначала я убью его, – и Ур красноречиво щелкнул своими клыками у шеи мальчишки.
