<p>
Адам сидел в домике на детской площадке и мрачно курил. Новогодний вечер выдался промозглым и холодным одновременно, малоснежная тёплая зима подкинула очередной сюрприз – резкое похолодание, и мелкий сеющийся дождик на лету превращался в изморозь, уличные фонари обзавелись желтоватыми ореолами, реклама стала тусклой, а лампочки на выставленной на центральной площади ёлке горели вразнобой, тускло и совсем не празднично.
Домой идти не хотелось, да и не факт, что у него, после всего, что произошло вчера, остались дом и семья. Да и были ли они вообще, или это был просто самообман недолюбленного подростка, стремящегося к призрачному теплу?
Адаму Кошкину совсем недавно исполнилось семнадцать лет, он был высокий, тощий, весь какой-то несуразный, состоящий из острых углов, неуклюжий. К семнадцати годам большинство подростков уже выравнивается, теряет жеребячью неуклюжесть, набирает тело и выглядит, практически, почти взрослыми. Внешне, конечно же внешне… Внутренне они всё ещё остаются глупыми жеребятами, готовыми брыкаться и лягаться по любому поводу.
Такие подростки обожают сбиваться в стаи – им так важно чувствовать свою принадлежность к чему-то большему, чем обыденная, простая жизнь, а ещё они обожают выяснять отношения с другими стаями – и, поскольку силушки уже немерено, а мозги ещё не выросли, то эти разборки частенько заканчиваются трагически. А ещё такие стаи обожают травить тех, кто на них непохож. Начинается всё с обидных прозвищ – Жердь, Жиртрест, Ботан, Четырёхглазый, Заучка, Косой… ну мало ли ещё что можно придумать… Обидные прозвища вскоре перерастают в травлю – сначала полускрытую, а потом и открытую, если взрослые оказываются слепыми и глухими. А они чаще всего таковыми и оказываются. Родители на работе, им некогда, у них масса других дел, а ребёнок уже взрослый – ещё чуть-чуть и можно будет отпустить его во взрослую жизнь… А несчастным учителям в школе, сверх меры загруженным дрессировкой… то есть предэкзаменационной подготовкой, и вовсе не до личной жизни своих подопечных…
А сами жертвы… Сами жертвы не жалуются. Они терпят до последнего, а потом… Потом поднимаются на крышу, берут в руки опасную бритву или выгребают из аптечки старательно спрятанные упаковки транквилизаторов… И всё. Короткая история несостоявшейся жизни остаётся недописанной – как случайный скомканный черновик сочинения, небрежно брошенный в мусорную корзину. Хуже всего, что никого ничему это не учит. Никого. Ничему.
Ни о чём подобном Адам не думал. Думал он о том, что возвращаться домой ему теперь решительно невозможно, что в школе показаться теперь – стыдно до невыносимости, и что идти ему некуда. Совершенно некуда. А мороз крепчает, набирает силу ледяной ветер, ноги в потрёпанных ботинках мерзнут, и куртка совсем не держит тепло. А в кармане – тридцать рублей мелочью, проездной, полупустая пачка сигарет и зажигалка. И что вокруг набирает обороты праздник жизни, на котором ему нет места – такой уж он уродился – невезучий.
С детства Адам был странным. Странной была и его мать – тихая, скромная, худощавая женщина, находившаяся на инвалидности по какому-то малопонятному для соседей заболеванию. Дополнительно на жизнь она зарабатывала изготовлением авторских коллекционных кукол. Нет, не тех, обычных, которые продаются в каждом магазине. Её куклы были похожи на сказочные, нежные сны – красавицы с фарфоровыми головками, с настоящими волосами, с необычно серьёзными личиками. Они были разными – в матросках и изящных бальных платьях, в твидовых костюмчиках английских леди девятнадцатого века и индийских сари, в многослойных цыганских юбках и плащах из струящейся, гладкой ткани. А на головах у них красовались шляпки и береты с перьями, чепчики и кокошники, венки и длинные средневековые эннены, диадемы и косынки… В таких кукол не играют дети – их бережно хранят в коллекциях и передают по наследству. Мать Адама пользовалась некоторой известностью в узком кругу коллекционеров, у неё практически всегда были заказы, тщательность и точность исполнения которых гарантировала даже некоторый достаток, прибавку к нищенской пенсии по инвалидности…
От кого мать Адама умудрилась родить, бдительные соседки так и не дознались. Они даже её беременность распознали не сразу за постоянно носимыми ею балахонистыми платьями и пальто. А уж когда неясный слух подтвердился – по двору со страшной силой принялись гулять сплетни, прекратившиеся, впрочем, сами собой после родов.
Все почему-то думали, что странная женщина оставит малыша в роддоме – куда ей, больной и слабой управляться с ребёнком, но соседские предположения не подтвердились. Женщина с малышом на руках вернулась в свою однокомнатную клетушку и стала жить практически по-прежнему, только заказов ей приходилось брать ещё больше. Сына она назвала Адамом, по какой-то собственной, непонятной другим, прихоти.
Так прошло десять лет. Адам рос мальчиком тихим и смирным, он не капризничал, неплохо учился и много помогал матери по дому. Он и шить выучился, и теперь все мелкие детали для кукольной одежды делал сам – здоровье матери постепенно ухудшалось. Но она продолжала брать заказы. Ведь Адам рос, и ему требовалось всё больше. Вот женщина и старалась обеспечить сына, ведь на пособие, которое ей начислил комитет соцзащиты, как матери-одиночке можно было прокормить разве что котёнка.
Однажды десятилетний Адам вернулся из школы и нашёл маму лежащей на кухне. В руке она сжимала коробочку с таблетками, которые так и не успела принять. Мальчик сумел вызвать «Скорую», но, увы, было уже слишком поздно. Так Адам остался сиротой и оказался в детском доме.
В детском доме ему было плохо – Адам был типичным мечтательным домашним мальчиком, любившим почитать и помечтать в одиночестве. Он не мог жить, не имея личного пространства, в которое не было ходу чужим, а в детдоме с этим были большие проблемы. Там все всегда были на виду – в общей спальне, в столовой, в игровой, во время прогулок и экскурсий… Там выживали бойкие и ловкие, с дублёной кожей, умеющие огрызаться и отстаивать для себя всё лучшее, что должны были получать все.
Адам не был ни бойким, ни ловким, поэтому постепенно стал превращаться в изгоя. Но тут ему повезло. Два года спустя его разыскали какие-то дальние родственники матери и забрали к себе. Адам был искренне благодарен им уже только за это. Могли ведь и всё как есть оставить – никто бы их не осудил.
Родственники – их Адам стал называть дядей и тётей – своих детей не имели, были уже немолоды и довольно состоятельны. Адаму у них жилось лучше, чем в детском доме, у него была своя комната, ему покупали неплохую одежду, отдали в приличную школу и не особо нагружали домашней работой. Правда, родственники не скрывали лёгкого разочарования – Адам талантами не блистал, учился средне, хотя и старался, был абсолютно не спортивен, хотя любил читать и придумывать разнообразные модели одежды для единственной сохранившейся куклы маминой работы. Её ему удалось сберечь даже в детдоме. А уж каким Адам был внешне – об этом уже было сказано выше.
Но дядя и тётя утешали себя, что мальчик хотя бы не пьёт, не курит, ни разу в жизни не пробовал наркотиков и не водится с дурными компаниями. Большой, если призадуматься, плюс в наше неспокойное время.
