Никто из беженцев, заселённых в дом городской управой, о семье Аженовых ничего не знал. Соседка же, к которой направился Петр, всплеснув руками, засуетилась, провела в комнату и усадила пить чай, долго не решаясь сообщить страшную весть, что его мать умерла ещё весной восемнадцатого.
— Не выдержало видно сердце у бедняжки, — всплакнула сердобольная старушка, — уж больно она убивалась по пропавшей в апреле Танечке. Все пороги обила у комиссаров. Но её только гнали отовсюду, и никто не хотел заниматься её горем. ...
— Ты не думай, Петя, — отняла она от глаз влажный платок, — похоронили её по-людски, даже батюшка отпел. ...Ну а Танечка сгинула. ... А когда красных выбили, ходили по городу слухи, что самые главные большевики многих девиц обесчестили, потом с собой увели или убили, да спасёт Господь их невинные души, — суетливо перекрестилась хозяйка, хлопоча около неподвижно застывшего поручика.
Он не помнил, как выбрался от соседки. В висках стучало, грудь распирали рыдания, готовые вот-вот вырваться наружу. Наняв извозчика, поехал на кладбище.
Мать похоронили рядом с отцом, умершим от испанки четыре года назад. Он не заметил, сколько простоял неподвижно около слегка поржавевшей оградки. Время для него остановилось, в этом скорбном молчании двух, чуть склонившихся друг к другу крестов.
Руки стискивали сжатую в комок фуражку, а колючий февральский ветер норовил запорошить волосы жёсткой крупой, превращая двадцатипятилетнего поручика в неподвижно застывшего седого старца.
Стряхнув с головы снег и нахлобучив фуражку, Петр отыскал кладбищенского сторожа.
— Ты уж присмотри, уважаемый за могилкой Аженовых, — дал он старику царский пяти рублёвик, — третья в правом ряду. ... Может и не придётся больше побывать..., — чуть слышно прошептал он последнюю фразу.
— Вы не сомлевайтесь, ваше благородие! Всё сделаю! Как снег сойдёт и подправлю, и оградку подкрашу, — услужливо кланялся старик, пряча подальше золотую монетку.
— В контрразведку! — коротко бросил Пётр, терпеливо ожидавшему его у кладбищенских ворот извозчику. Тот молча кивнул, тронул вожжи и лошадка не спеша покатила пролётку, понуро вышагивая по стылой, чуть припорошенной снегом земле.
Г Л А В А 24
— По вашему делу мы навели справки, — посмотрел на него усталый ротмистр с ввалившимися от недосыпания глазами, делая приглашающий жест.
— Это оказалось не сложно, — продолжил он, когда Аженов опустился на предложенный стул. — Но известия мало утешительны. Мужайтесь, господин поручик! — с ноткой сочувствия в голосе открыл ротмистр толстую папку. — Этим вопросом занималась Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков. Дело номер восемнадцать. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, — вынув из папки, протянул он один из документов Аженову.
Пётр обречённо взял протянутую бумагу, затрепетавшую в его дрогнувшей руке и начал медленно вчитываться в текст:
АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ
О социализации девушек и женщин в гор. Екатеринодаре по мандатам Советской власти. *
В г. Екатеринодаре большевики весною 1918 года издали декрет, напечатанный в "Известиях Совета" и расклеенный на столбах, согласно коему девицы в возрасте от 16 до 25 лет подлежали "социализации", причём желающим воспользоваться этим декретом надлежало обращаться в надлежащие революционные учреждения. Инициатором этой социализации был комиссар по внутренним делам — еврей Бронштейн. Он же выдавал и "мандаты" на эту "социализацию". Такие же мандаты выдавал подчинённый ему начальник большевистского конного отряда Кобзырев, главнокомандующий Иващев, а равно и другие советские власти. Мандаты выдавались как на имя красноармейцев, так и на имя советских начальствующих лиц, — напр., на имя Карасеева, коменданта дворца, в коем проживал Бронштейн.
*Документ приведён с некоторыми сокращениями.
Образец мандата:
МАНДАТ
Предъявителю сего товарищу Карасееву предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц возрастом от 16-ти до 20-ти лет на кого укажет товарищ Карасееев.
Главком Иващев
Место печати.
На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девушек — молодых и красивых, главным образом из буржуазии и учениц местных учебных заведений. Некоторые из них были схвачены во время устроенной красноармейцами в Городском Саду облавы, причём четыре из них подверглись изнасилованию там же, в одном из домиков. Другие были отведены в числе 25 душ во дворец Войскового Атамана к Бронштейну, а остальные в "Старокоммерческую" гостиницу к Кобзыреву и в гостиницу "Бристоль" к матросам, где и подверглись изнасилованию. Некоторые из арестованных были засим освобождены— так была освобождена девушка, изнасилованная начальником большевистской уголовно-розыскной милиции Прокофьевым, другие же были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их осталась невыясненной. Наконец, некоторые, после различного рода жестоких истязаний, были убиты и выброшены в реки Кубань и Карасунь. Так, напр., ученица 5-го класса одной из екатеринодарских гимназий подвергалась изнасилованию в течение двенадцати суток целою группой красноармейцев, затем большевики привязали её к дереву и жгли огнём и, наконец, расстреляли.
Фамилии потерпевших лиц не опубликовываются по понятным основаниям.
Настоящий материал добыт Особой Комиссией с соблюдением требований Устава Уголовного Судопроизводства.
Составлен 25 июня 1919 г
в г. Екатеринодаре.
Пётр отложил трясущимися руками страшный документ.
— Ну, а моя сестра, что с ней? — прохрипел он, пытаясь расстегнуть ворот гимнастёрки, железным кольцом перехватившим шею. Пальцы его не слушались, и он рванул так, что посыпались пуговицы.
— У вас больше нет сестры, — глухо сказал ротмистр, пряча глаза. Наклонившись он достал из тумбы стола бутылку самогона. Налил гранёный стакан и пододвинул его Аженову:
— Выпейте, поручик. Станет легче!
Себе плеснул в кружку и, опрокинув махом, грохнул об стол:
— Сволочи! ... Мразь краснопузая!
Г Л А В А 25
Небольшая ростепель в конце января 1920 года сменилась жгучими морозами. Донской корпус генерала Павлова отбросил красных за Дон и Маныч, а добровольцы остановили наступление большевиков на ростовском фронте. После этого наступила короткая передышка.
— Вы как раз вовремя вернулись, Петр Николаевич! Получена директива об общем наступлении, — встретил Аженова батальонный. — Как съездили, кстати? Как семья? — заметив хмурый вид поручика, почёл своим долгом поинтересоваться подполковник.
— Нет больше семьи, Василий Степанович. ... Мать умерла, с сестру... большевики..., — глухо выдавил Аженов, стиснув зубы, чтобы не зарычать.
... Через сутки он уже шёл в цепи, получив в обозе винтовку и заменив фуражку папахой.
Видно было метров на двадцать. Дальше всё скрывалось в снежной коловерти. Ветер завывал не переставая, облепляя фигуры снегом. Руки в перчатках коченели. Только спине, на которой болтался тощий сидор было тепло. Добротный брезент оказался не по зубам февральской вьюге, распоясавшейся по безлесым донским степям.
— Ну держись, сволочь! — еле сдерживал своё нетерпение поручик, вминая сапогами глубокий снег. Чуть согнутые руки привычно сжимали цевьё и шейку приклада, отведя жало штыка на полкорпуса влево, почти не чувствуя веса винтовки. ...
Призванный прапорщиком ещё в пятнадцатом, Аженов вдоволь хлебнул на германском, пока фронт совсем не развалился, имея в тому времени Георгия, "клюкву" на шашку и чин поручика.
В Добровольческой орденов не давали. Главнокомандующий считал недопустимым вручение боевых наград в войне русских с русскими. Но поручик был отмечен знаком 1-го Кубанского "Ледяного" похода. Этот ажурный терновый венец, пересечённый мечом, на георгиевской ленте говорил о многом. Мало кто из офицеров 1-го офицерского генерала Маркова полка мог похвастаться таким знаком. Его носили счастливчики. Большинство из тех, кто вместе с Марковым прошли тогда, в восемнадцатом, с боями этот путь — от Ростова до Екатеринодара, уже лежали в сырой земле. Полк обновился практически полностью. Но Аженову везло. Его только дважды секло шрапнелью и осколком разорвавшегося снаряда. С красной артиллерией он был не в ладах. И кто знает, отделался бы он ранениями, залеченным в лазарете, если бы не семейные реликвии, которые он по настоянию матери всегда носил с собой. Может они и правда отводили злую пулю? Руки-ноги целы, драться может — значит здоров. По крайней мере в сырой земле не лежит, как тысячи других офицеров, ушедших за Корниловым.
