Обескураженный смиренной рассудительностью своего недруга, Станислав не нашел, что ответить. Стоя, как затравленный кабан пред сворой псов, он уже искренне сожалел о своей несдержанности. Откуда простоватому литвину было знать, что, вынув грамоту, он вынес себе смертный приговор. Это пред Мечиславом легко куражиться и делать вид, что не боишься никого. На самом деле все немного иначе. Король, он и в Речи Посполитой все ж таки король. Казимир прекрасно понимал – за тайный сговор да убийство Ватиканского посла можно поплатиться головой. На заступничество молчаливого епископа и прочих братьев иезуитов в данном случае рассчитывать не приходилось. Виной всему этому был ненавистный теперь как никогда Волович.
Продолжая безукоризненно играть роль радушного хозяина, Вишневецкий задушевным голосом обратился к заклятому врагу:
– Хороший человек ты, князь Станислав. Из всех знакомых мне людей, пожалуй, самым честным будешь. Поверь, делить нам с тобой нечего. Верно я, панове, говорю, – вопросил он остальных князей, при этом так взглянув на Радзивилла, что, несмотря на задушевный тон хозяина, тому сделалось явно не по себе.
«Боится меня, сволочь чванливая. Это хорошо, значит, помощи Воловичу ждать не от кого», – обрадовался Казимир и продолжил свою речь:
– В нынешнее время непростое нам, истинным сынам великой Речи Посполитой, друг за друга крепко надобно держаться, а потому предлагаю за дружбу выпить.
Не дожидаясь Мечислава, Вишневецкий сам, наполнив кубок, начал обходить гостей. Когда дошел черед до Станислава, он обнял малость ошалевшего литвина и, не снимая руки с его плеча, весело спросил:
– А что, друзья, не пора ли нам свое уединение нарушить, дамы-то, наверное, заскучали без нас? Коли князь Станислав не дозволяет схизматов покорять, то пусть любезен будет предоставить нам возможность быть покоренными его красавицей женой.
Окончательно сбитый с толку, Волович безропотно принял несколько игривое предложение Казимира и первым направился к выходу, желая только одного – поскорей увидеть свою Елену. Когда он да устремившиеся вслед за ним мадьяры вышли за порог, Вишневецкий строго заявил:
– А идти в Московию иль нет, мы после решим.
Поляки с Радзивиллом лишь кивнули в знак согласия, только молодой, бесхитростный Замойский растерянно спросил:
– Так как же все-таки поступим, Казимир, готовить мне мой полк к походу?
– Готовь, конечно, Михай, неужели ты думаешь, что этот твердолобый канцлер моей воле может воспрепятствовать.
3
Когда все гости удалились, князь поманил перстом дрожащего от страха дворецкого.
– Чего трясешься-то, как девка пред грехопадением? – обратился он с издевкой к своему верному рабу. – Как будто бы тебе впервой душегубством заниматься. Ну да ладно, объяснять, я вижу, ничего не надобно, сам уж обо всем догадался.
– То-то и оно, что догадался. От одних лишь помыслов о предстоящем деле жуть берет. Шутка ли, не какогонибудь шляхтича простого, а канцлера Литвы лишить жизни приказываешь. Гляди, князь, коли прознает кто об этом, не только мне, но и тебе между плахой да петлей придется выбирать.
– Коли прознает кто, – глумливо передразнил Казимир наперсника. – Непременно прознать должны, сучьи дети, чтоб неповадно было никому перечить моей воле. А ты слюни подбери, смотреть на тебя тошно. Я обещал тебе возможность дать вину искупить – вот и радуйся доверию моему, – с угрозою напомнил он и уже более спокойно добавил: – Дурак ты, братец, как я столько лет такого недоумка возле себя терплю, ума не приложу. В том-то вся и суть, что извести литвина надо так, чтоб доказать мою причастность к его смерти никто не смог, – Казимеж примирительно дотронулся до плеча Мечислава. – Я что, тебя с топором к нему в карету посылаю? Сам-то можешь не убивать, душегубов у нас, что ли, не хватает. Чего ты давеча о казаке из отряда Лятичевского мне плел? Как он там – ангелом иль бесом прозывается?
– Юрко Ангел, – враз воспрянув духом, радостно ответил Мечислав.
– Вот его и озадачь, нечего без пользы слоняться здесь, в Варшаве. Кстати, где он сейчас?
– У нас в саду, со своими малороссами бражничает, похваляется, как казаков донских рубил.
– Стало быть, не одному тебе известно, что он недавно на Московии да на разбойном Дону побывал? – задумчиво спросил Вишневецкий.
– Надо полагать, Юрко шельмец от своих россказней выгоду немалую имеет, наверно, уже всех своих дружков чубатых на выпивку раскрутил.
– Ну что ж, видать, удача сама плывет нам в руки. Казак, само собою, православный, недавно с Дону воротился, он-то ясновельможного канцлера и убьет. Все, как нельзя лучше, сходится. Мы таким манером не только от Станислава избавимся, но и ненависть к схизматам в сердцах шляхетских разожжем. Вона до чего уже дошло, что русские лазутчики в самой столице Речи Посполитой стали резать наших воевод. Да после этого, я думаю, речи мирные вести и от похода на Московию отговаривать ни у кого язык не повернется, – обрадовался Казимир.
– Оно, конечно, так, да только вот какой промашки бы не вышло. Ну, прикончит Юрко Воловича – кинжалом там пырнет или стрельнет, это уж его души разбойной дело, но уйти-то ему вряд ли удастся, – попытался возразить Мечислав. Однако, завидев недовольство на лице господина, боязливо залепетал: – Это я к тому, что где б нам лучше задуманное совершить. Если прямо здесь, так непременно гости Юрка схватят, а по пути домой достать Станислава невозможно будет. Не такой Волович дурак, каким кажется. Сюда-то он со своей красавицей, считай, что без охраны заявился, только кучер да два лакея с ними прибыли, но наверняка где-нибудь поблизости, скорей всего, у городской заставы, их верные слуги поджидают. Они-то душегуба нашего близко к князю не подпустят. Ну и потом, даже если Ангелу удача шибко улыбнется и сможет убежать, то эта ж сволочь речистая проболтаться может о содеянном, а уж если схватят да начнут пытать, – непременно нас выдаст.
Досадливо скривившись, князь прервал его болтовню:
– Зря обидел я тебя, Мечислав, дураком обозвал. Ты, оказывается, не дурак, вон как наперед все просчитал, а всего лишь полудурок, – и дав дворецкому затрещину посильнее прежней, злобно прорычал: – Только кто тебе сказал, что твой Ангел, Воловича убив, сам в живых остаться должен. Такого допустить нельзя ни в коем случае, но вот уж это, друг любезный, твоего ума и рук забота.
Озадачив своего наперсника, Казимеж легкой, танцующей походкой направился к гостям. Спускаясь вниз по лестнице, он придирчиво взглянул на перстни, украшавшие его левую руку. Даже преданный Мечислав не знал, что в одном из них, который с яхонтом, хранится медленный яд, а в другом, украшенном рубином, сонное зелье. Глядевший вслед ему дворецкий вдруг почуял жуткий страх.
– Лихо князь судьбой Юрка распорядился. Как бы он меня с ним вместе не отправил к праотцам. Слишком в страшную я тайну оказался посвящен, а молчать-то, как известно, лишь мертвые умеют, – подумал дворецкий. Однако, малость, поразмыслив, все-таки решил: – Нет, не посмеет. Ведь выросли же вместе, да и кто еще ему служить так верно будет.
Рассуждения Мечислава были, в общем-то, довольно наивны. Нагрешили они с князем предостаточно и были крепко связаны чужою кровью, но до убийства канцлеров раньше дело никогда не доходило. Между тем коварный Вишневецкий неспроста любовался своими перстнями. Первый, с ядом, предназначен был как раз наперснику, а второй – красавице Елене.
Привыкший привлекать всеобщее внимание, Казимир был очень удивлен, когда, спустившись вниз к гостям, не был встречен их восторженными возгласами. Зачарованные взоры всех без исключения мужчин и ревнивоненавидящие большинства присутствующих дам, были направлены в сторону Воловича. Гордо подбоченясь левой рукой, правой канцлер опирался на спинку кресла. Рыцари, обступившие его, не позволили Казимежу сразу разглядеть ту, к которой, как подсолнухи к солнцу, тянулись головы этих лучших воинов Речи Посполитой. Новая волна сладостной тоски подкатила к сердцу злодея-князя. Ему почудилось, что от кресла, возле которого стоит Станислав, исходит необычное, почти волшебное, розовое сияние. Молчаливо шествуя между почтительно расступающимися гостями, Вишневецкий двинулся на этот ласково манящий свет. Подойдя к аж вздрогнувшему при появлении его литвину, он с надменною усмешкой уставился на единственное оставшееся между ним и неведомой красавицей препятствие. Этим препятствием была всклокоченная, подобно львиной гриве, голова и широкая спина Замойского, который, преклонив колено, стоял перед женою канцлера. В тот же миг необычайно нежная, блеснувшая перламутром розовых ноготков да переливом украшавших ее колец, длиннопалая женская рука легла на плечо Михая, и над лохматым его челом восстала княгиня Волович. Усмешка сразу же исчезла с лика Вишневецкого. Он увидел богиню. Назвать иначе эту женщину было просто невозможно. Казимеж даже не расслышал, что сказал ему Волович, представляя свою жену. Позабыв о войне, Папской грамоте, ненавистном Станиславе, князь глядел на прекраснейшую из всех встречавшихся ему на жизненном пути красавиц.
