Мозг сдался, но организм продолжал сопротивляться — перед глазами всё поплыло, и лишь неведомая сила удерживала меня в вертикальном положении. Пальцы графа скользнули вниз по моей руке, увлекая за собой лямку.
— Ты знаешь, кем была Сюзанна Валадор до Дега? — Я отрицательно мотнула головой и услышала хруст шейных позвонков. — Акробаткой. Но после несчастного случая ей пришлось покинуть арену парижского цирка. И вот тогда она дала своим увлечениям волю. Она любила рисовать красными мелками, как все начинающие художники прошлого, ох, прости, позапрошлого столетия… Такая вот символичная первая кровь на алтаре искусства. Или же яркое солнце юности, не омрачённое тучами умудрённой старости. Прости, увлёкся…
Я не поняла, к чему была вставлена извиняющая фраза — к неуместной философии или тому, что ладонь графа легла на мою обнажённую грудь. Я все ещё не могла шелохнуться, но сердце из висков уже вернулось в грудь, и та предательски отреагировала на мимолётное прикосновение.
— Этой дамочке посчастливилось, — продолжал граф лекторским тоном, просовывая палец под вторую лямку, — её работы увидел мастер и посоветовал попробовать себя в живописи. Она была замечательной натурщицей и удерживала интерес мастера несколько лет. А сменившая её Полина не успела стать для умирающего творца настоящей музой. Наверное, потому что её красоту нельзя было прочувствовать, только увидеть, а Дега уже с трудом мог её даже нащупать. Если ты обращала внимание, на его последних картинах слишком жирно прорисованы контуры. Так Эдгар пытался обмануть слепоту.
Сарафан упал к моим ногам, но я осталась стоять в своеобразном круге, хотя даже не мнила его спасительным — спастись от желаний вампира невозможно. Просто ноги налились свинцом и намертво вросли в пол. Я не могла отвести взгляда от серых стеклянных глаз, и только чувствовала, как длинный ноготь указательного пальца правой руки беспардонно скользит по коже, очерчивая все те контуры, что необходимы для воссоздания на бумаге объёмного женского тела. Кожа мертвела, теряя чувствительность. Тело будто превращалось в мрамор. Я холодела и костенела на манер древнего скульптурного материала. На краткое мгновение мне даже показалось, что я больше не слышу биения собственного сердца. Голову посетила совершенно дурацкая мысль, что я превратилась в статую, ведь сумел же Пигмалион оживить свою Галатею. Может, граф решил повторить эксперимент в точности до наоборот — превратить живую девушку в камень…
Вампир продолжал что-то говорить, но, вслушиваясь в свои мраморные ощущения, я упустила нить разговора. Теперь голос графа доносился откуда-то издалека, иногда пропадая, будто мы стояли в широком поле, и звук уносило в сторону сильными порывами ветра.
— Его зрение начало падать во время осады немцами Парижа. Эдгар спал на полу в холоде и мокроте. Брат надеялся, что яркое солнце Нового Орлеана поправит здоровье художника, но улучшения были временные. К семидесяти Эдгар почти ослеп и потому творил с удвоенной силой, будто боялся, что погрузится в полную темноту раньше, чем напишет свою лучшую картину. Ещё в Новом Орлеане он составил для себя план работы на десять лет, хотя и не верил, что выполнит его. Вот ты, к примеру, за год так ничего и не сотворила, хотя могла хотя бы заполнить альбом набросками. Кстати, мне приглянулся портрет Лорана, и я хочу забрать его в Париж, ведь ты всё равно никогда не перенесёшь змей на холст.
Я сумела лишь кивнуть, хотя надо было громко закричать «спасибо»! Граф уничтожил рисунок, избавив меня от пугающих воспоминаний. Как же легко вампиры узнают страхи людей и умело ими манипулируют! Если эксперимент графа был бочкой дёгтя, то упоминание рисунка стало ложечкой мёда.
— В восемьдесят Дега работал почти на ощупь, что не очень-то нравилось Полине, — продолжил граф всё тем же безразличным тоном, которым отчитывал меня за творческую лень.
Я больше не чувствовала острого ногтя. Теперь он мягко касался меня всеми десятью пальцами, не причиняя больше боли. Кровь почти дошла до кипения. Я ощущала себя податливым воском в руках слепого мастера.
— Окажись на месте Полины Сюзанна, она бы поняла муку творца… Ведь ты понимаешь, зачем я касаюсь тебя…
Опять стало тихо. Я слышала лишь своё неровное дыхание. Потребовалось больше минуты, чтобы выдохнуть:
— Тема лекции «Позднее творчество Дега с наглядной демонстрацией».
Губ парижанина коснулась усмешка Чеширского кота.
— Я рад, что ты это поняла… И не обольщаешься на свой счёт. Я не Роден и не Ривера, я никогда не спал со своими натурщицами. И Дега не спал с Сюзанной, чтобы там не шептали друзья. И дело не в том, что Эдгар был на сорок лет её старше. Она утешала себя мыслью, что старик просто боится к ней прикоснуться. А он никогда, даже в тридцать, не желал своих натурщиц, даже четырнадцатилетних балерин. Все эти женщины были лишь тем необходимым звеном в цепочке доведения замысла до завершения — они давали возможность поймать движение и показать красоту в убожестве. Эдгар не любил женщин, но умел ценить женскую красоту, и как никто другой чувствовал женскую душу…
Я бы не удивилась, если бы после этих слов граф щёлкнул меня по носу. Однако он просто сложил руки замком под подбородком и ещё более внимательно осмотрел меня. Так рассматривают античные статуи студенты-художники — с мыслью, что и где следует получше прорисовать.
— Вы отправляли меня в душ… Надеюсь, вы не заставите меня потом полчаса вылезать из ванны? Или вы рисуете быстрее обычного человека?
Я не поняла, откуда вдруг взялся голос, словно меня за секунду перенастроили на новую радиоволну, уже без помех. А вот улыбка графа оставалась опасной и непонятной. Правда, я не смотрела на его губы, я смотрела на пальцы, страшась, что они вновь прикоснутся ко мне. Если граф вернул мне голос, то мраморного безразличия к его прикосновениям уже могло и не быть, а тогда…
— Нет, я не настолько жесток, — рассмеялся граф в голос. — Хотя ты так дрожишь, что не отказалась бы от чашечки горячего шоколада. Если, конечно, ты знаешь эту картину…
— Знаю, — кивнула я. — Теперь я понимаю, почему у Лорана такая обширная коллекция репродукций Дега. Это у вас просто семейное увлечение или память о друге? Вы были знакомы?
Вампир резко нагнулся и вырвал у меня из-под ног сарафан. Я даже отпрыгнула, чтобы не упасть. В полумраке гостиной мокрый сарафан выглядел половой тряпкой. В стрингах я чувствовала себя абсолютно нагой и переминалась с ноги на ногу, не находя приличной позы. Граф явно наслаждался моим замешательством или просто не замечал его. Он продолжал рассматривать меня абсолютно пустым взглядом, и я позавидовала моделям, которых факт отсутствия одежды совершенно не трогал. Они спокойно слезали с пьедестала и продолжали болтать со студентами, принимая небрежные позы. Мне бы хоть грамм их раскованности или хотя бы бравады, которая владела мной ещё утром в спальне.
Я смотрела на графа затравленным зверьком — вернее на сарафан в его руках. Он медленно поднёс его к лицу и, прикрыв на мгновение пустые глаза фиолетовыми веками, шумно втянул ноздрями жуткий аромат. Я мечтала провалиться под землю или хотя бы оглохнуть, чтобы не слышать гнусных слов:
— Благодарю за дежавю… Дешёвые духи и запах пота считался в Париже самым эротичным запахом. Шлюхи свято верили, что этот аромат возбуждает мужчин. Глупые… В бордели съезжались к одиннадцати, к тому времени мужчинам уже было без разницы, чем продажная плоть пахнет…
Интересно, для чего была выдержана очередная театральная пауза. Для того ли, чтобы я проглотила продолжение утренней оплеухи, или же, чтобы я хоть как-то отреагировала на неё? Нет, милая кошечка, ты должна молчать! Перед тобой не человек, и ты не смеешь обижаться… Но я смела, ещё как смела… Я делала то, что ждал от меня граф. Покорная игрушка!
— Знаете, — голос мой на удивление прозвучал очень сильно, — сейчас не конец девятнадцатого века и изображения проституток не в моде. К тому же, я со своими данными не дотягиваю до бодлеровской девушки. И вообще в борделях голыми не ходили. Уж вам-то не знать, что это чистой воды фантазия месье Дега.
