— Домой едите? — наконец спросил он меня бесцветным голосом, который, похоже, программируют всем работникам пограничных служб вне зависимости от национальности.

И я задумалась над ответом, потому что ответ в действительности нужен был мне самой. Мне казалось, что я снова бегу от самой себя, которая все эти две недели нетерпеливо ждала ответа из Парижа, зная, что никто его не пришлёт. Наряду с той новой, ещё неизвестной мне личностью, которая с твёрдым решением начать новую карьеру отсылала резюме, тень прежней Кати просто бежала от питерского серого одиночества, будто передвижение в пространстве каким-то образом способно сделать человека счастливым. Я смотрела на пограничника так, будто вопрос его прозвучал моим приговором.

— Домой, — на его манер сухо произнесла я, хотя внутри в тот момент что-то дрогнуло и оборвалось от мысли, что на самом деле у меня нигде нет дома, а в сумке до сих пор лежит чужой ключ, который я сначала хотела оставить на столе, просто захлопнув дверь квартиры, а потом взяла с собой. Оба паспорта, что красный, что синий, на самом деле не означали мою принадлежность хоть к одной из этих стран. И я не чувствовала себя частью всего мира. Я просто была зависшей в воздухе пылинкой, слишком лёгкой, чтобы упасть на землю и слишком тяжёлой, чтобы оторваться от неё.

Невидящим взглядом я смотрела, как пробегает мимо меня земля взлётной полосы. Прощай, Питер. Быть может, уже навсегда. Через три часа я буду стоять на французской земле, желая окончательно убить в себе желание выйти из здания аэропорта. Как настоящая мазохистка, я купила билет авиакомпании «Эр-Франс», желая доказать себе, что смогу устоять перед желанием сесть в такси и назвать адрес, который я писала на почтовом бланке две недели назад. И вот я жевала круассан, запивала его кофе и считала оставшиеся минуты до посадки и принятия решения. Я колебалась, готовая отказаться от реального собеседования в маркетинговой фирме ради эфемерной возможности застать графа дю Сенга в его мастерской.

Этот русский француз ушёл по-английски, не простившись. И мне, наверное, надо просто понять, что он навсегда останется внутри меня, но дверь к нему закрыта. Я сама заперла её, как крышку гроба, выкинув ключ в урну. И всё равно немигающим взглядом я смотрела на стрелку, указывающую на паспортный контроль, не замечая, что мешаю людям, стоя посреди аэропорта Шарля де Голля. Мои желания мешали мне намного больше, они действительно сбивали меня с ног, не давали сделать верный шаг. Да я и не знала, который из них верный. Моя решимость сесть на самолёт, направляющийся из Парижа в Лос-Анджелес таяла с каждой минутой, и я уже почти сорвалась с места, чтобы протянуть французскому офицеру синий американский паспорт, как почувствовала толчок в спину — кто-то явно не заметил, что я стою на месте.

— Девушка, вы обронили, — обратились ко мне по-русски.

Неужели я до сих пор выгляжу как русская? Даже среди спешащих пассажиров! С улыбкой я обернулась к толкнувшему меня парню и сказала, даже не взглянув на то, что он мне протягивал:

— Это не моё.

Я не могла ничего обронить. Даже сумку я засунула в пустой чемоданчик и сейчас сжимала его ручку до боли в пальцах.

— Как же, Катя, это не ваше?

Я резко отвела взгляд от прищуренных глаз и уткнулась в чёрную обложку. Он держал в руках рукопись моей исповеди.

— Спасибо, Ваня, — сказала я чужим голосом.

— Вы хотите что-то передать Антону Павловичу?

Я качнула головой и с трудом разомкнула губы:

— Нет, я уже всё сказала.

— Bon Voyage тогда!

Размашистым шагом Ваня направился в сторону выхода в город и почти уже затерялся среди толпы, когда я ринулась его догонять. От моего бега чемоданчик подскакивал, будто мячик, и я наконец сообразила оторвать его от земли.

— Ваня! Подождите! — закричала я что есть мочи, понимая, что иначе мне его не перехватить. Пассажиры удивлённо оглянулись. Он без улыбки, но твёрдо вернулся ко мне, а я, пытаясь отдышаться, начала судорожно бороться с молнией на чемодане.

— Не торопитесь, Катя. Посадку ещё не объявили, а я никуда не спешу.

Наконец, я сумела достать сумку и найти в ней ключ. Он камнем лёг на протянутую Ваней ладонь.

— Скажите Антону Павловичу, что я несказанно благодарна ему за возможность написать эту…

У парня был жёсткий взгляд, чем-то напоминающий взгляд его хозяина, и я не сумела произнести слово «исповедь». Ваня пришёл мне на выручку.

— Уверен, что у вас получился неплохой роман. Иначе Антон Павлович не вернул бы вам рукопись. Удачи, Катя!

Сжимая в кулаке ключ от питерской квартиры, тем же уверенным размашистым шагом Ваня зашагал от меня прочь. Я присела на корточки, спрятала рукопись в чемодан и медленно направилась в сторону нужного мне выхода на посадку. Кровь стучала в висках, заглушая гам аэропорта. Вот он, финальный аккорд. Или же остался ещё один такт? Вдруг в рукописи меня ждёт ответное послание. Вдруг.

Объявили посадку, и колёсики чемоданчика застучали быстрее ударов дрожащего сердца. Нескончаемые магазинчики с яркими вывесками кричали о какой-то странной жизни, цветущей вокруг моей убогой действительности, а я смотрела лишь вперёд, чтобы теперь вовремя разминуться с убивающими время пассажирами.

В самолёте я с улыбкой ответила на английское приветствие французским, получила от стюарда радостную улыбку и стала пробираться сквозь полный салон в надежде отыскать место для чемодана. Оно нашлось чуть дальше моего кресла, я подняла чемодан над головой и выронила бы, если б подскочивший из кресла парень не подхватил его. Я толкнула чемодан дальше в багажный отсек и машинально поблагодарила за помощь по-французски и, даже не взглянув на спасителя, села в кресло, оказавшись с ним через проход.

«Лишь только самолёт взлетит, я достану рукопись, потому что не смогу дождаться, когда окажусь в отеле», — говорила я себе. Сердце продолжало усиленно биться, руки дрожать, и я долго не могла распутать ремень безопасности. Справившись с ним, я по привычке в ожидании взлёта решила уставиться в иллюминатор. К сожалению, мне досталось место в среднем ряду. Я повернула голову и встретилась с глазами парня, который помог мне с чемоданом. Сердце моё и так билось на пределе, потому сейчас просто остановилось. Из-под непослушной чёлки глядели на меня глубокие тёмные глаза битловского барабанщика.

Парень первым отвёл взгляд, и я тоже уставилась на стюарда, демонстрировавшего в проходе технику безопасности. Мне хотелось попросить у него кислородную маску, потому как я потеряла возможность дышать самостоятельно. Капитан объявил по-французски, чтобы экипаж приготовился к взлёту, и я, на миг позабыв про соседа, непроизвольно улыбнулась, ведь во многих авиакомпаниях существует негласное правило отдавать команды по-английски, но на то они и французы, чтобы делать всё не так. Кто этот парень? Третий знак после бобины и индейских серёжек? И кто послал его мне: Лоран, Габриэль или Антон Павлович? Или это просто насмешка судьбы…

Самолёт пошёл на взлёт, а сердце моё, как опустилось в живот, так и не вернулось на место. Непроизвольно я вновь глядела через проход, убеждая себя, что просто хочу видеть облака, но видела лишь волну волос, прикрывавшую шею и ухо моего негаданного попутчика. Вдруг парень обернулся, но я выдержала взгляд и постаралась сохранить лицо, делая вид, что действительно интересуюсь видом в иллюминаторе.

У меня похолодели даже руки, так удивительно было видеть живого человека, безумно похожего на Клифа. На фоне чёрного кресла его загорелое лицо казалось немного бледным, но не таким синюшным, каким я привыкла видеть его столько ночей. Парня нисколько не смутило моё такое пристальное внимание к своей персоне, он спокойно вынул из кармана наушники и включил на телефоне музыку, продолжая так же внимательно разглядывать меня, а потом без слов, перегнувшись в проход, протянул мне один наушник. Я свесилась со своего кресла.

— Узнала? — спросил он через минуту, но я отрицательно мотнула головой, хотя мелодия казалась знакомой. — Бон Джови. А ты ожидала Битлов?