— Говори с ними, пожалуйста, по-русски.

Теперь мне это было даже в радость, это на мгновение приближало меня к господину Сенгелову. Собаку тоже приняли на «ура» — кожаные диваны всё равно были истыканы ручками и загажены грязными ботинками, так что, по сравнению с моими братьями, Хаски являл собой образчик чистоплотности, потому я спокойно пустила его к себе в постель. В доме было три комнаты: родительская спальня, комната близнецов и отцовский кабинет, от которого он хотел отказаться в мою пользу, но я сказала, что предпочитаю небольшую вторую гостиную, служившую складом детских игрушек. Я сгребала их в угол и превращала комнату в ночную мастерскую. Мне не нужен был свет. От него мне было лишь плохо, но, к счастью, днём я могла отшучиваться калифорнийской привычкой никогда не снимать солнцезащитных очков. Впрочем, я предпочитала не видеть день. Мама хмурилась, но молчала по поводу моего странного режима. Ночами я рисовала без света, к половине шестого ехала в спорт-клуб на утреннюю йогу, по возвращению выгуливала пса, варила братьям кашу и к восьми отвозила в школу. Потом было время моего сна, до трёх часов дня. Вечерами я развозила братьев по кружкам, возвращались мы к ужину и наступало время вечерней сказки. Я читала им по-русски.

Я вообще стала читать только по-русски, загрузив на «Киндл» всю русскую классику, которую предлагал сайт «Амазон». То есть всю программу по литературе за десятый-одиннадцатый класс, которую я не изучала. Я не поражалась быстроте, с которой проглатывала произведения Толстого, Тургенева, Достоевского, Чехова, уткнувшись в экран в ожидании братьев. Я боялась, что если хоть одну секунду не буду занимать свой мозг, им завладеет Антон Павлович Сенгелов.

На третий день по приезду мать принесла мне большую посылку из Калифорнии. Это был мой портрет с букетом оранжевых калифорнийских маков, написанный на моём холсте моими акриловыми красками днём, когда я погрузилась в темноту своего последнего сна в доме Лорана. Граф успел попросить Софи отослать посылку на адрес моих родителей. Это не была крестьянка в сарафане. Это была я в майке, а вернее почти без неё, потому что кроме лица и маков ничего не было видно.

— Не похожа.

Я обернулась к маме. Я не хотела показывать ей картину, просто потерялась во времени, уткнувшись пальцами в бугорки засохшей краски, будто те могли хранить следы пальцев Антона Павловича.

— Он очень хороший художник, — сказала я просто, пытаясь прекратить разговор, но мать взяла в руки картину, поставила на журнальный столик, прислонив к лампе, и отошла на несколько шагов.

— Красиво, — заключила она. — Только не ты. У тебя взгляд другой. И потому не похоже. К тому же, со стрижкой ты выглядишь совершенно другой.

Я пригладила волосы.

— Я позировала с длинными волосами.

— Зачем ты подстриглась? — сделала мать свой первый комментарий относительно моей внешности.

— Волосы надоели. В Калифорнии жарко.

Тогда она не спросила меня про причину моего приезда и отсутствие работы. Родители вообще пытались говорить со мной на отвлечённые темы, словно боялись спросить, надолго ли я к ним. Быть может, я им мешала, хотя полностью освободила мать от детей. Лишь еду я не готовила, потому что не умела. Но наконец мать спросила меня, найдя исчирканные до последней страницы альбомы для рисования, что я собираюсь делать.

— Я не хочу возвращаться в маркетинг, и дизайн меня тоже не интересует. Я хочу попробовать себя в иллюстрации. Я работаю над портфолио.

Я сама желала поверить в такие свои планы. Мой ответ должен был удовлетворить её, хотя мой распорядок дня казался ей более чем странным.

— Дети целый день в школе. Почему ты не можешь работать днём?

— Привычка. У всех творческих людей присутствуют странности.

На какое-то время мой ответ удовлетворил её, пока отец однажды не поймал меня ночью рисующей почти в полной темноте.

— Что это?

Объяснять особо не пришлось. Я рассказала про упражнение — рисование с закрытыми глазами. Отец съел мой ответ. Другие вопросы последовали через месяц, когда родители попривыкли ко мне.

— Ты уже знаешь, что Саша вернулся в Сиэтл? Его мать явно расскажет, что ты тоже здесь. Может, вам встретиться?

Родители ничего не знали о нашем романе, но сейчас нас явно пытались свести именно для него. Я попыталась проигнорировать вопрос, но Саша сделал первый шаг. Ему дали мой телефон. Он позвонил. Я с радостью согласилась встретиться с ним. Ещё до того, как увидела его за рулём, когда он заехал за мной вечером, я знала, что пересплю с ним. Я должна была доказать графу, что способна что-то почувствовать после всех его махинаций. Я специально пошла в ирландский паб. Пинта пива и две стопки виски ирландцы считают прекрасным началом свидания.

— Ты пьёшь?

Я не смогла понять, чего больше было в Сашином вопросе: удивления или осуждения. Впрочем, на устои его внутреннего мира мне было плевать. На кону стояла моя жизнь, которая не желала начинаться. Мы говорили с ним по-английски о моих планах, я повторяла сказанное ранее родителям, добавляя, что на самом деле ещё не решила, чего хочу. Умолчав при этом про тонкую деталь — я не знаю, чего от меня ждёт один конкретный почти что человек.

После получения посылки от Софи я отправилась в художественный магазин и с тех пор упорно пыталась нарисовать портрет господина Сенгелова. Не только глаза не удавались мне, а все, будто я и вправду позабыла, как он выглядит. Нет, граф снился мне всякую ночь то в образе бедного студента Антоши Сенгелова, то статного представителя Пушной компании в Монтерее, то Дона Антонио в украшенном серебряными нитями чёрном сомбреро, то в образе индейца в набедренной повязке из заячьей шкуры, то усталого француза, перебирающего клавиши рояля, то Антона Павловича, раскрывшего на коленях альбом… И вот этот последний качал головой: ничего у тебя, Катенька, не получится.

Только я продолжала упрямо зарисовывать свои сны. У меня получилась уже целая графическая новелла, в которой присутствовали и иные образы… Я нарисовала Габриэля, Алехандро, Тересу и Аниту. Фотографии этих двух женщин я отыскала в калифорнийском архиве, а вот Марию-Круз срисовала с рисунков русской экспедиции — кто знает, быть может, я даже знакома с их автором. Я снова взялась за испанский, придумывая диалоги своим рисованным персонажам. Только мне везде хотелось написать «Te quiero»… Но я не писала, потому что не нарисовала себя, а признание в любви принадлежало мне. Я понимала, что люблю Антона Павловича безумно и разрушительно, но избавиться от наваждения не могла и надеялась, что ирландский паб поможет мне отвлечься на другого мужчину, на живого!

— Может, ко мне?

Я кивнула. Саша не вернулся к родителям. Он снимал квартиру. Когда он отошёл, чтобы быстрее оплатить счёт, я прикрыла глаза и сказала про себя: «Я не собираюсь хранить вам верность, Антон Павлович ». И будто даже поверила себе. Затем открыла глаза и похолодела. Сашино место оказалось занятым неизвестным мне мужчиной, только глаза у всех у них были одинаковыми — стеклянными. Он кивнул, я кивнула в ответ, давая понять, что знаю, какой монстр находится передо мной. Он не парализовал меня, я сама не в силах была оглянуться в поисках Саши. Да и не мог он вернуться так быстро.

— Es un regalo para ti. («Это подарок для тебя» исп.)

— Gracias, — отозвалась я, протягивая руку к свёртку, не зная ещё, что найду там, и не понимая, отчего незнакомый вампир дарит мне подарок. Я замерла, не в силах согнуть пальцы — передо мной лежали купленные Клифом серьги, которые остались на костре. Пока я медлила, незнакомец продел серьги мне в уши — по странной случайности я оставила свои дома. Или никакой случайности не было? Разве бывают случайные встречи с вампирами?

— Ты хочешь, чтобы я что-то передал Габриэлю? — продолжал вампир по-испански.

Я покачала головой, но потом поспешила сказать:

— Скажите, что с собакой всё хорошо, а дудку я случайно сломала.

— Передам, — вампир поднялся из-за стола, забрав смятую упаковочную бумагу. — Доброй ночи, Екатерина!