Василий Павлович начал вникать во все мелочи по странному разбою — но озарение не снисходило. С Боцманом по поводу Брынзы начальник угрозыска согласился, и сутенера отпустили. Далее выяснилось, что к Треугольникову в больницу перед тем, как он умер, заезжал Лаптев — впрочем, без толку, а якобы взятое у потерпевшего объяснение — длинное, как положено, — было, конечно, липой от начала до конца, включая корявую подпись, которую накарябал сам опер…

Токарев с Боцманом перебрались в кабинет Тульского и Кружилина. Василий Павлович забрал у притихшего Вани материал, который, по идее, надо было отправить в прокуратуру уже сегодня. Вчитываясь в бумаги, начальник розыска механически спросил:

— А ботинки, вообще, разве часто снимают?

— Редко, — качнул головой Боцман и настроился рассказать очередную «военно-морскую» историю: — Вот после войны…

Токарев чуть раздраженно оборвал его:

— А когда Первая Конная в Польшу входила — тогда и кисеты с махрой с трупов сдергивали! Я тебя о чем спрашиваю?!

Боцман вспыхнул и выскочил в коридор, хлопнув дверью. Тульский и Кружилин, почуяв угрозу, сразу юркнули за столы и с самым деловым видом начали отпирать сейфы. На сейф Вани была наклеена бумажка: «Здесь отдает Родине последнее исподнее о/у УР Иван Кружилин, лучший друг индейцев». Василий Павлович мазнул по «наглядной агитации» взглядом и чертыхнулся:

— Пацаны!!! Наберут детей в ментовку — мучайся с ними.

Вдруг он заметил что-то в очередном листке — вчитался и аж вскинулся, выдирая из папки телефонограмму из больницы, куда был доставлен Треугольников. А там, в частности, указывалось, что у пострадавшего, помимо закрытой ЧМ (черепно-мозговой травмы), имеются на ступнях глубокие раны в виде двух треугольников…

Василий Павлович сунул телефонограмму Кружилину под нос:

— Ты, Чингачкук, ты читать умеешь?! А эту бумажку читал?!

Ваня молча открыл и закрыл рот — крыть ему было нечем. К ним присунулся Тульский — быстро пробежал строчки глазами и тут же начал вслух рассуждать о взаимосвязи между фамилией «Треугольников» и формой ран. Токарев застонал:

— Вот без тебя бы, блядь — ну в жизни не догадался бы! Живо, — звонить патологоанатому, чтоб снимки сделал!

Втянув на Кружилина, Василий Павлович добавил:

— А еще Вагнера изучал… Вот она — мистика!

— У Вагнера — мифология, — прошептал Ваня.

— Что?! — заорал Токарев. — Материал доработать идеально!!! Выяснить, что можно и что нельзя, у родственников потерпевшего!!! Месть это какая-то… А вы Брынзу мордуете…

Василий Павлович подскочил к двери и резко распахнул ее — в коридоре стоял подслушивавший Боцман.

— Ну, какие думки, гвардия? Боцман, словно и не было никакой размолвки между ними, пожал плечами:

— Насчет мести — сомневаюсь я что-то… У блатных и не такое еще бывает между собой, но Треугольников-то не блатной… Мастер с производства, активист… Я такого не видал еще.

— И я не понимаю, — сознался Токарев. — Странная какая-то история… А может, Треугольников совершил что-то непорядочное в отношении блатного — тот ему и отомстил, а?

Боцман скептически засопел. Василий Павлович обернулся и подозвал к себе Тульского, вытащил его в коридор и шепнул на ухо:

— Звякни Варшаве — мне с ним потрендеть нужно… И — живо к родственникам Треугольникова!

Артур осторожно кивнул (он не знал о системе возврата документов через Есаула, его в такие интимные детали еще не посвящали):

— Ага… Сказать, чтобы он вам сюда перезвонил?

— Сюда, сюда… Я тут еще побуду.

Токарев в задумчивости зашел в туалет и обнаружил там еще один плакат — возле унитазного бочка. На куске картона шаржированно был изображен профиль Ткачевского, некогда служившего в погранвойсках, в обрамлении надписи: «А мы не ссым с Трезором на границе. Трезор не ссыт, и я не ссу!» Василий Павлович сорвал «шедевр» и метнулся было в кабинет «художников», но Тульского и Кружилина уже и след простыл — они как ошпаренные бросились к родным Треугольникова…

…Родственники умершего поначалу встретили оперов достаточно холодно, поскольку полагали, что милиция ни черта не хочет делать — но постепенно разговор сложился, и ребят даже напоили чаем с бутербродами.

Однако разговор, хоть и состоялся, но зацепок он никаких не дал. Характер Треугольникова, его образ жизни, окружение — все везде было по нулям. Ну, выпивал иногда. Ну, бывало, таскался по бабам — но все это, как говорится, в рамках… Кто и зачем мог вырезать ему, еще живому, треугольники на ступнях? Родные не могли помочь найти ответ на этот вопрос… Брат потерпевшего лишь сказал то, что, в принципе, ни на что свет не проливало:

— Он над нашей фамилией часто сам иронизировал. Говорил: «Вот Чехов бы обязательно написал про такую фамилию рассказ». А еще он, когда подшофе бывал, всегда в трамваях требовал грозно: «Прокомпостируйте талон! Моя фамилия — товарищ Треугольников!!!»

Так что в отделение опера возвращались практически ни с чем. По дороге Ваня вдруг выдал:

— У меня знакомая виолончелистка есть — на чертовщине ебнутая… Шишиги, ведьмаки, тайные символы… Все деньги на эту дурь спускает. Может, звякнуть ей?

Артур в ответ выразительно постучал себя пальцем по лбу:

— Ага, и к делу приложим несколько рецептов от средневековых алхимиков…

— Ну, хоть что-то… — вздохнул тоскливо Ваня, потому что официально-то материал числился за ним.

Тульский хлопнул коллегу по плечу:

— Слушай, мы с тобой работаем не среди выпускников Академии художеств. У нашего контингента все тайные знаки на груди выколоты — все больше в виде профилей Ленина и Сталина. В уголовке мистики нет, как в жопе триппера. Все непонятное должно иметь простое объяснение.

— Ну да, — не вполне согласился Ваня. — Просто-то оно просто, а мы с тобой по-простому чуть Брынзу не оглоушили…

— Ничего! — засмеялся Тульский. — Ему иногда полезно напоминать, как все зыбко в этом мире. Да и он что — рулон обоев вынес через проходную, чтобы жену-лимитчицу порадовать? Ты за него не переживай…

— Получается, что у нас — тупик? — высказал то, о чем думали оба, Кружилин. Артур цыкнул зубом:

— Как говаривал один мой знакомый, отсидев четырнадцать лет: «Есть свет в конце туннеля, есть, но вот туннель, сука, никогда не кончается!»

Внезапно Тульский перестал улыбаться, словно вспомнил о чем-то очень неприятном — а ему, действительно, вдруг подумалось о Невидимке, хотя оснований, вроде бы и не было никаких — за исключением общей странности и какой-то нетипичности преступления…

— Мистика, говоришь… — сказал Артур задумчиво. — Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…

Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.

…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно — он и не рассчитывал на что-то особенное.

— Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца — обычный, нормальный уголовник… А если…

Токарев посмотрел в глаза Артуру, и тому почудилось, что он заметил во взгляде начальника нечто созвучное своим давешним мыслям…

На следующий день с утречка Токарев-старший и Варшава встретились по сложившейся уже традиции у памятника Крузенштерну. Долго разжевывать тему не пришлось — вор понимал все с лету:

— Начальник, мне нечего сказать. Даже потереть нечего. Никто из тех, кого знаю — таких ошибок, как с этим профсоюзным билетом — не сделает. А по поводу, как ты говоришь — мести, так зарезали бы его, как кролика — и вся недолга. А тут — треугольники на стопах… прям, как в Колчаковской контрразведке — звезды вырезали на груди красноармейцев… Нет, это явно не блатной. Скорее, больной какой-то.

Токарев кивнул, однако сказал с напором:

— Согласен, есть резон во всем, что говоришь. Однако — билетик-то Треугольникова в вашей норке оказался. Значит — его либо кто-то из ваших скинул, либо — кто-то, кто хотел вам же подлянку сделать. Сам тугаментик в тайничок прилететь не мог, я в телепортацию не верю.