Выйдя на крыльцо, Княжич посмотрел по сторонам. Стрельцы по-прежнему стерегли избу, а казаки, не слезая с седел, стояли на обочине дороги.

– Эти маху не дадут, сразу же поймут, что к чему, – подумал он, окинув взглядом лихих бойцов знаменной полусотни.

– Максимка бы не оплошал по молодости, – промелькнула было у него опасливая мысль, однако, увидав, с какою ненавистью Бешененок взирает на стрельцов, есаул понял – и за этого не стоит опасаться. Оставался один лишь Новосильцев, но на Еленкиного мужа Иван старался даже не смотреть. Будь что будет.

В это время от уже показавшегося вдалеке стрелецкого полка отделился одинокий всадник. Барятинский, заметив, что казаки остановились, самолично вознамерился узнать, в чем дело.

– Несет тебя нелегкая, – ругнулся Ванька. – А может, так оно и лучше, все разом решится.

Не успел Иван сойти с крыльца, как Бегич бросился ему навстречу.

– Ну что, сдаются супостаты?

– А куда же им деваться, сволочам, – недобро усмехнулся Княжич и, секанув стрелецкого сотника плетью поперек лица, голосом, наполненным начальственной спесью, заорал: – Ты выслуживайся, гад, но меру знай. Кого вместо разбойников подсунуть норовишь. купчишку да мужика сопатого? Государя, сучий потрох, хочешь обмануть? Ни за что ни про что награду получить вознамерился?

– Что опять не поделили? – спросил подъехавший Барятинский. Он знал, что у Княжича с Бегичем идет вражда еще со времен войны, и они просто ненавидят друг друга.

– Да вот, любимец твой от зависти совсем ополоумел. Государя обмануть готов ради того, чтоб место твое заполучить.

– Врет он, врет, варнак проклятый, своих дружков разбойников выгораживает, – брызгая кровавою слюной и размахивая грамотой, завопил Евлашка.

– Не слушай, князь, ты эту сволочь, сам взгляни, что за приметы в грамоте прописаны да сравни, – невозмутимо предложил Иван. Барятинский, вырвав свиток из сотниковых рук, принялся за чтение, а есаул задорно выкрикнул:

– Эй, купчишки, выходи на расправу!

Дверь тут же распахнулась и на крылечко вышли Ермак с Кольцо, который наилучшим образом исполнил приказание побратима. Разбойный атаман переобулся в лапти и снял не только кафтан, но и штаны. На нем осталась лишь холщовая рубаха да исподники, перемазанные сажей из печи. Чтоб изобразить испуг, Ванька-старший выпучил глаза, разинул рот и даже слюни распустил по бороде.

– Знатных Бегич разбойников словил, сразу видно, что отпетые душегубы, особенно вон тот, с соплями, – засмеялся есаул, а за ним все остальные казаки. Они не понаслышке знали Кольцо, и столь плачевный вид лихого атамана вызвал у станичников неудержимый хохот.

– Но ведь приметы кой-какие сходятся, – робко возразил Барятинский, подавая Княжичу грамоту.

– Да читал я, князь, сию цидулу12, – отстраняя свиток, заявил Иван и принялся вещать по памяти: – Вор Ивашка Кольцо – росту выше среднего, в плечах широк, горбонос, глаза карие, волосами черен и немного кучеряв. По таким приметам, князь, твоего сотника надо сразу же вязать да тащить в приказ разбойный.

Возразить на это было нечего, но тем не менее дотошный воевода спросил у Ермака:

– Кто таков, какого роду-племени?

Тот, придав лицу, выражение смиреной гордости, с достоинством ответил:

– Я, Строганов Матвей, торговый человек. В столицу еду на поклон царю, хочу просить защиты от татар сибирских.

Услыхав известную на всю державу купецкую фамилию, Барятинский почти поверил, но для порядка обратился к Кольцо:

– А ты чей будешь?

– Ась? – дурашливо переспросил разбойный атаман и, встретив грозный взгляд стрелецкого начальника, жалобно заныл: – Я, боярин, здесь вовсе ни при чем. Купец меня с толку сбил. Покажи, говорит, дорогу на Москву, а за это лошадь да огромные деньжищи посулил, целых две копейки.

В доказательство своей невиновности Ванька-старший разжал черный, словно у арапа кулак, он нарочно перемазал руки сажей, чтобы скрыть следы перстней, и на ладони заблестели две серебряных монетки. Одну Кольцо засунул за щеку, а другую, горестно вздохнув, протянул Барятинскому.

– Может быть, в деньгах нужду имеешь, так возьми, я не в обиде, сам господь велел делиться.

Лихой разбойник не сумел отказать себе в удовольствии поиздеваться над слугой царевым даже в столь неподходящий час.

– Убери свои поганые копейки, – брезгливо сморщился тот.

– Отвечай, что спрашивают. Шибко уж ты, мил человек, на вора Ивашку Кольцо смахиваешь.

– Како тако кольцо? Не знаю никаких колец. Холопы мы, холопы князей Новосильцевых, – еще более жалобно заныл разбойный атаман и вдруг осекся, словно прикусил язык, толком сам не зная отчего. То ли оттого, что наконецто разглядел среди казаков князя Дмитрия, то ль от вида стоявшей рядом с ним раскрасавицы.

– Чего умолк? Куда уставился? – в голосе Барятинского зазвучала подозрительность.

«Угораздило тебя припомнить Новосильцева. Ну, теперь держись», – подумал Княжич, кладя ладони на рукояти пистолетов.

Стрелять, однако, не пришлось. Ванька-старший выкрутился сам и очень неожиданным образом. Ткнув перстом в Елену, он, сокрушенно качая головой, восторженно изрек:

– Какая баба у вас красивая, я таких отродясь не видал.

– Да ты, я вижу, хоть дурак дураком, а в бабах знаешь толк, – игриво вымолвил Барятинский.

– А то, – в тон ему ответил Кольцо, и все, за исключением есаула, снова разразились дружным хохотом.

– Эй, князь Дмитрий, это твой мужик? – неожиданно спросил Барятинский.

Новосильцева бросило в жар. Выдать Кольцо – все одно, что выдать Княжича. Это значит потерять Елену навсегда. Хоть она ему теперь и венчанная жена, но такое не простит вовек.

Недоуменно пожав плечами, он насмешливо ответил:

– А ты сам-то всех своих холопов в лицо знаешь?

Убедившись, что Новосильцев тоже на их стороне, Ванька, подойдя к Барятинскому, доверительно шепнул:

– Хватит потешать людей. Дело прошлое, чего греха таить, я Кольцо, как облупленного знаю, почти два года в есаулах у него ходил. И сам не прочь его поймать да доставить на расправу государю, это бы мне шибко помогло атаманом всего Донского войска стать.

И Барятинский поверил окончательно. Нет, князь не был подлецом, но в кругу московской знати, в котором он родился и вырос, выдать друга за ради собственной выгоды считалось вполне обычным делом. Оттого и поверил. Откуда молодому воеводе было знать, что можно жить и по другим законам, например святым законам воинского братства, по которым жили Ермак с Кольцо, Еленка с Княжичем, по которым умер Сашка Ярославец и многие прочие бойцы славного Хоперского полка.

Князь поманил к себе Евлашку, сунул ему в харю кулаком, пригрозив при этом:

– Еще хоть раз, паскуда, учинишь подобное – выручать тебя не стану. Не в полковники и даже не в стрельцы, а к палачу в застенок угодишь. Бери своих людей да присоединяйся к нам. Дальше казаки пойдут дозором, – затем, немного поразмыслив, насмешливо добавил: – Знал я, что ты сволочь, но что такой дурак, даже не догадывался. Ну разве может гулевой атаман ходить в лаптях да подштанниках.

Казаки тем временем продолжили свой путь. Трогая коня, Елена обернулась, чтоб еще разок взглянуть на смешного мужика, который попытался одарить стрелецкого полковника копеечкой. Тот по-прежнему стоял возле крыльца. Когда их взгляды встретились, она увидела не дурашливую рожу, а красивый, гордый лик истинного воина. Шаловливо подмигнув красавице, странный незнакомец кивнул на Ваньку и погрозил ей перстом – смотри, мол, девка, у меня.

«Да ведь это же Кольцо, друг Ванечки, о котором он мне столько раз рассказывал», – догадалась княгиняатаманша.

– Видал? – спросил Ванька-старший, провожая Еленку восторженным взглядом.

– Видал, пошли-ка в избу от греха подальше, – позвал Ермак. Мимо них уже шел полк Барятинского и усталые, оборванные стрельцы подозрительно смотрели на людей, гордым видом да богатырской статью не очень-то похожих на жителей захудалой деревеньки.