– Венчается раба божья Елена, рабу божьему Димитрию отныне и на веки веков, аминь, – новоявленная русская княгиня тревожно встрепенулась.

– Почему Дмитрий, я ж Иванова жена, дите его во мне?

Хмельной от счастья Новосильцев по-своему истолковал беспокойство своей прекрасной невесты. По случаю свадебного торжества в храме были зажжены все лампады, а также множество свечей, и их сладковатый дым едва давал вздохнуть. Тяжело откашлявшись, царев посланник радостно промолвил:

– Вот и воссоединил нас господь, – после чего, взяв под руку свою избранницу, поспешно направился к выходу. «Как бы не сомлела голубица моя белая. В эдакой-то духоте да ейном положении легко такое может приключиться».

Мать-игуменья, сотник Добрый и с десяток княжеских друзей из числа хоперцев двинулись вслед за молодыми.

Ранний зимний вечер уже вступил в свои права. На дворе стояли сумерки, и крепко подморозило. Глотнув бодрящего, холодного ветра, Елена наконец-то обрела рассудок, покинувший ее во время венчания.

– Ну что, княгиня Новосильцева, как дальше будешь жить? – вопросила она мысленно саму себя с печальною усмешкой. Как бы в ответ на сей извечный вопрос со стороны монастырских ворот раздался приглушенный снегом конский топот и грозный окрик молодого, но, повидимому, очень сердитого человека.

– Эй, долгогривые, отворяйте ворота, а не то вышибем их к чертовой матери.

– Максим, не смей пугать слуг божьих, чего орешь, словно нехристь какой-нибудь? – прозвучал ему вослед спокойный, несравнимый ни с каким другим голос Княжича.

– Ванечка приехал, не забыл меня, – задрожав всем телом, прошептала мужняя жена, не страшась ни господа, ни черта, не стыдясь ни мужа, ни людей, она бросилась навстречу полюбовнику. Возле ворот несчастная грешница споткнулась и рухнула ничком в голубовато-серебристый под холодным лунным светом снег.

Жуткий, сродни могильному, холод, повеявший от мерзлой земли, поверг Еленку в ужас.

– Все, сейчас умру, – едва успела подумать отчаянная сумасбродка, как в тот же миг чьи-то сильные руки подхватили ее и по-девичьи нежные, до боли в сердце родные губы Ваньки принялись растапливать снежинки на алых чувственных губах, стрельчатых ресницах и милом носике измученной жестокими людскими нравами неземной красавицы.

– Елена, Еленочка, любимая моя, – исступленно шептал Иван.

Прозвучавший за его спиной смущенный возглас Доброго пищальным выстрелом ударил в головы влюбленных.

– Вань, ты уж извини, но теперь она не полюбовница твоя, а князя Дмитрия венчанная жена.

Ощутив, как – Княжич покачнулся, но при этом еще крепче прижал ее к себе, белокурая литвинка наконец открыла свои глаза-озера. Мир земной явил пред ней не только исхудалый, болезненно бледный лик возлюбленного, но и донельзя смущенные лица обступивших их Луня, Разгуляя, Лихаря с Лысым, да еще какого-то, доселе незнакомого юноши. Впрочем, в больших раскосых очах последнего не было смущения, в них горела откровенная ненависть. Всеобщее молчание первым нарушил именно он. Звякнув дорогой кольчугой, отрок положил ладонь на рукоять не менее добротной сабли и с угрозой заявил:

– Это мы еще посмотрим, чья она жена, – после чего вопрошающе взглянул на Княжича, как бы спрашивая дозволения порешить боярина-паскуду, умыкнувшего у есаула бабу.

– Уймись, Максим, дела такие саблей не решаются, – с горечью, но беззлобно, а, скорей, устало приказал Иван. Теперь и на лице Максимки отразилось полное недоумение. Отецпокойник учил его совсем другому. Учил, что силою заполучить можно все: власть, богатство, славу, а уж про бабу, пусть даже и такую раскрасавицу, вовсе говорить смешно. Пожав плечами, Бешененок отступил, продолжая неотрывно смотреть на Княжича. Спорить он не стал не потому, что шибко уважал убийцу своего отца, все обстояло гораздо сложней. Есаул был не такой, как все, а потому жутко для Максимки интересен. Как же он поступит на сей раз?

Ванька между тем застыл в нелегком раздумии. Последовать совету Бешененка и убить Новосильцева, пусть даже не убить, а просто-напросто отнять у князя жену, означало пойти против веры и совести. Этого он сделать не мог. Но и выпустить из рук нежное, родное Еленкино тело тоже не хватало сил.

Повернувшись к Дмитрию Михайловичу, Иван приветственно кивнул и почти спокойно вопросил:

– Нынче обвенчались?

– Только что, – в тон ему ответил Новосильцев.

– Свадьбу здесь, в монастыре, намереваетесь справлять?

– А где ж еще-то, в трапезной уже и стол накрыт.

– Ну так веди, что зазря на холоде стоять. Еленка, вон, совсем закоченела.

И необычная процессия направилась к божьей обители. Впереди вышагивал жених, за ним любовник с невестой на руках, а далее ошалевшие от всего увиденного гости.

Последним шел Максим. На душе у парня было грустно, он даже посмотрел по сторонам, ища причину своей печали, но, конечно ж, не нашел ее. Откуда Бешененку было знать, что она в нем самом. Что пусть пока лишь только сердцем, а и он стал понимать – саблей впрямь добиться можно очень многого, но только не любви.

На пороге трапезной Иван остановился и наконец-то выпустил Елену из рук. Утирая слезы, что лили в два ручья из ее колдовских синих глаз, он ободряюще сказал:

– Не плачь, как дальше жить – покажет время, – затем кивнул Новосильцеву. – Ступай с гостями, я сейчас вернусь, коней вот только отведу на постоялый двор.

Бешененок было вознамерился пойти вместе с ним, но Княжич строго воспротивился:

– Куда собрался? Нечего за мной хвостом таскаться, и без тебя тошнехонько, – однако тут же примирительно добавил: – Какой же ты неугомонный, прямо как мой бывший друг Сашка Маленький.

– Что за Маленький, в станице нашей вроде нет такого? – поинтересовался Максим.

– Ты его не знаешь, он на войне с поляками погиб. Всего лишь на год старше тебя был, – ответил Княжич и вышел на монастырский двор.

Невеселой оказалась свадьба князя Дмитрия. Поминки порою радостней бывают, особенно когда они идут к концу и подвыпившие гости ударяются в воспоминания о нескучном нраве усопшего.

В просторных, с высокими сводчатыми потолками, каменных палатах, что служили трапезной монахиням, за довольно щедро уставленным столом – не поскупилась мать-игуменья для друга юности, собрались одни хоперцы. И те, которые прибыли в Дмитров прямиком с войны, и те, что заявились с Ванькой нынче вечером. Опричь казаков, на свадебный пир отважилась прийти лишь только Маша, она сидела на почетном месте, рядом с женихом. Возле невесты место пустовало, дожидалось Княжича. В ожидании пришествия есаула и развязки причудливой любовной истории, что случилась между ним, царевым посланником и красавицей шляхтянкой, большинство станичников помалкивало. Одни усердно налегали на доброе монастырское вино и нескудную монашью снедь, другие просто ждали, уткнувшись ликом в стол. Только Разгуляй, сидевший рядом с Добрым, в полголоса, но так, чтоб было слышно всем, не стесняясь в словах, корил старого сотника.

– Ты какого черта, пень трухлявый, почти два месяца здесь торчал, – было самым безобидным из того, что услыхал Игнат от Митьки. До поры до времени он терпел, но, когда еще и Бешененок по юной дурости решив прийти на помощь Разгуляю, презрительно изрек:

– Эх ты, за бабой углядеть не смог. Игнат не выдержал:

– Молчи, гнида вострожопая, не из-за тебя ль, гаденыша, все приключилось, – он уже знал от Лысого о событиях в родной станице. Затем набросился на Митьку: – А ты чего язык распустил? Тоже мне, нашелся праведник, всех рассудил. А о ней хоть кто-нибудь подумал? – при этом Добрый густо покраснел и почти шепотом добавил: – Неизвестно еще, кем лучше быть – есаула полюбовницей или князя венчанной женой.

Привыкший к смирному нраву сотника, Митяй чуток опешил от столь злобной отповеди. Впрочем, удивляться было нечему. В душе Игната шла борьба разноречивых чувств. Ваньку он знал с детства и очень уважал за то, что в нем успешно сочетались совесть и отвага. Но и князь ему был дорог. Ведь никто иной, а Новосильцев спас его в кровавом бою. Об этом Добрый никогда не забывал. А Елена, ее старый воин просто-напросто любил. Любил тайно, самозабвенно, боясь признаться в этом даже самому себе. Однако ушлый Митька враз смекнул, что к чему. Плутовато улыбаясь, он повернулся к Луню, но по задумчиво-печальному лицу Андрюхи сразу понял, что с ним творится то же самое, что с Добрым.