– Наконец-то, я уж думал, ты вовсе не придешь, – ругать нежданно обретенного верного товарища у него язык не повернулся.

Окинув взглядом свое крохотное воинство – Разгуляй с Лунем да Лысый, Есаул распорядился:

– В путь, казаки. День-то нынче вон какой погожий. Сама природа нам удачу сулит.

Утро выдалось и впрямь не по-осеннему солнечным. Но, как только станичники миновали погост, возле которого Иван на несколько минут остановился, чтоб проститься с мамой и святым отцом, подул северный ветер, а небо стало заволакивать тучами.

– Прям как в прошлый раз, когда на польскую войну уходили, – сказал Андрюха, надевая шапку, которую снял возле погоста, да так и держал в руках. – Того гляди, гром грянет и дождь ливанет.

Однако дождик не пошел. Вместо него из наплывшей из-за Дона тучи посыпал пушистый белый снег. Как и многие, кто уродился в зиму, Княжич снег любил, но сейчас он ненавидел эту, ставшую меж ним и Еленой, белую, холодную преграду. Вздрогнув, словно от нежданного удара, Ванька уже вскинул плеть, чтоб взбодрить коня и понестись вдогон за убегающим счастьем, но вдруг застыл в изумлении. Путь отряду преградил, словно выросший из снежного марева всадник. В посеребренной, широкой не по плечам кольчуге да позолоченном шлеме-шишаке он напоминал богатыря из сказки, только шибко молодого, еще не вошедшего в силу. Лицо всадника сквозь снежную завесу поначалу есаул не разглядел, зато сразу же признал доспех.

– Да это же Захаров шлем.

Как бы в подтверждение его догадки раздался сердитый возглас Разгуляя:

– А этот гад что здесь делает? Видно, мы ему с Андрюхой мало всыпали, еще захотел? Так за нами дело не станет!

Свою угрозу Митька произнес нарочито громко, надеясь, что Максимка его услышит и сгинет от греха подальше. Но тот даже ухом не повел. Ловко спрыгнув с седла на уже изрядно припорошенную снегом землю, он направился к Ивану. Потрепав за ухом тревожно всхрапнувшего Лебедя, Бешененок наконец-то поднял виновато понуренную голову и совсем по-детски попросил:

– Возьми меня с собой, – и, вновь потупив взор, негромко, но уверенно добавил: – Не пожалеешь.

– Это верно, – сказал немного ошалевший от его нахальства Разгуляй. – Не то что пожалеть, оглянуться не успеешь, как этот ухарь опять в тебя стрельнет. От него вон кони, и те шарахаются.

Явление Максима застало Княжича врасплох. Иван невольно вспомнил разговор, который состоялся между ним и Бешеным накануне позорного бегства атамана.

Это было года два назад. В тот день у казаков случился с крымцами жестокий бой. Уходящую на Дон из набега на татарские улусы разбойную ватагу под предводительством Захара с Ванькой настигла чуть ли не тысячная орда. Спас станичников от неминуемой погибели Иван, тогда еще лишь начинавший обретать известность. Первым увидав лавину нехристей, он убедил братов, что надо не бежать и не вступать в открытый бой, а надобно обороняться, укрывшись за обозными телегами.

Весь день они держали осаду, отбивая атаки ордынских сотен огненным боем. Трижды татарва врывалась в гуляйгород8, но каждый раз откатывалась под ударами казачьих пик да сабель. Ближе к вечеру татары отступили. Обложив станичников со всех сторон и выслав за подмогой, они решили дождаться утра, чтобы с рассветом обрушиться несметной силой на неверных.

Как только непроглядная степная ночь легла на окровавленную землю, Княжич предложил прорвать ордынские заслоны. Поначалу многие казаки заробели, но Ванька быстро вразумил колеблющихся.

– Свинец да порох на исходе, помощи ждать не от кого, а к татарам за ночь целое войско подойдет. Решайтесь, братцы, либо сейчас, либо никогда, завтра будет поздно.

– Думаешь, прорвемся? – с сомнением спросил Захар.

– Уверен, – ответил Ванька, и станичники пошли на прорыв.

Разметав огнем и сталью ошалевших от казачьей дерзости врагов, ватага Бешеного вырвалась из ордынской петли. Обоз, конечно, пришлось бросить, но все ценное казаки-разбойники прихватили с собой, покидав в мешки, да приторочив к седлам. Впрочем, главная добыча – червонцы и оправленные в золото каменья – была в наплечной суме у атамана.

Проскакав верст двадцать, Княжич приказал остановиться.

– Ты что, очумел? Надо дальше уходить, – напустился грозный атаман на молодого есаула.

– Мы-то уйдем, а остальные? У них кони не нашим чета. Еще верст пять подобной скачки, и падать начнут. Да и раненые уже в седлах еле держатся.

Захар досадливо скривился, но, к удивлению Ивана, согласился:

– Ладно, черт с тобой, поступай, как знаешь. Видать, твой нынче день.

Сговорчивость на редкость необузданного нравом Бешеного сразу показалась Ваньке странной. И вообще, с самого начала боя с атаманом творилось что-то неладное. Он, по сути, передал начальство есаулу и лишь кивал в ответ на его приказы, как бы подтверждая их. А на прорыв и вовсе пошел в числе последних.

«Что это с Захаром деется? Ишь, осторожный стал какой. Хотя, наверное, он прав по-своему. Не атамана дело первым грудь под вражьи стрелы да сабли подставлять, на это есаул и имеется», – решил тогда Иван.

Впрочем, вскоре Бешеный удивил его еще больше. Когда Ванька, выставив дозоры, вернулся к атаману, то застал его сидящим возле небольшого костерка. Огонь, конечно, разводить не следовало, но есаул смолчал, не желая лишний раз злобить строптивого Захара. Раздора меж старшин им только и недоставало. Первым заговорил атаман. Ткнув перстом в черную, как деготь, ночную темень, он со страхом вымолвил:

– Глянь, кажись, огни, неужто татары догоняют. Сердцем чую, вырежут они нас.

Повертев по сторонам своей бедовой, кучерявой головой и никого не углядев, юный есаул похлопал Захара по плечу и, улегшись у костра, чтоб хоть как-то прикрыть его от вражьих глаз, беспечно заявил:

– Не майся понапрасну, гони с души печаль-тоску. Даст бог, уцелеем, а коль убьют – эка невидаль. Всех нас рано или поздно убьют, по-другому помирать мы не приучены.

– Верно говоришь, да только сын у меня, Ванька, еще совсем малец, что он будет делать без отца?

Княжич знал, что у Захара есть прижитый с наложницей-татаркой отпрыск. Более того, ему не раз доводилось слышать о том, как Бешеный в порыве гнева убил несчастную полонянку, однако к дитю ее относится с трепетной нежностью.

– А сколь годов ему? – без особого интереса, скорей, ради приличия, полюбопытствовал Иван.

– Тринадцать будет в эту осень, – с печальною улыбкой на красивом, но попорченном шрамами лице, проникновенно вымолвил безжалостный разбойник. – На этот раз в набег со мной просился. Хорошо, ума хватило его не взять. Прям, как чувствовал, что в эдакую заваруху попадем.

– Тринадцать, так он, считай, уже казак. Я вон, в восемь лет один остался и ничего, произрос. Даст бог, и твой сынок не пропадет, – попытался успокоить атамана Ванька.

– То ты, – почти презрительно ответил Бешеный и, немного помолчав, с благоговеньем в голосе добавил: – Другое дело, мой Максимушка.

Далее вести беседу Ивану как-то сразу расхотелось. «Ну и сволочь же ты. На всех тебе насрать – на меня, на остальных братов, лишь о себе да своем сынке печешься», – подумал он, укладываясь спать.

Сон уже почти сморил есаула, когда Захар опять позвал его:

– Вань, а Вань.

– Чего надо? – раздраженно спросил Княжич.

– Поклянись, что, ежели меня убьют, о Максимке позаботишься.

Поначалу Ванька хотел послать Захара к чертям собачьим иль еще куда подальше, но, узрев в глазах воровского атамана не привычное холодное презрение ко всем и ко всему, а искреннюю печаль, снова принялся его успокаивать:

– Хватит помирать раньше времени.

– Иван, хоть ты-то не криви душой. Скажи прямо – даешь слово или нет? – не унимался Бешеный.

– Даю, – ответил Ванька, и на этом разговор их кончился. Захар немного посидел, глядя на огонь, затем улегся по другую сторону костра. Похоже, обещание есаула успокоило его. Слово Княжича уже тогда много значило.